– Да.
Она поднесла трубку ко рту.
– Папа мне разрешает. И ты можешь поехать с нами на аэродром. Сейчас приду. – Она бросила трубку и помчалась из комнаты.
– Надень пальто, – крикнула Кэлли ей вслед. Девочка на бегу сорвала пальто с крючка и унеслась, прокричав напоследок:
– Пока, Рита.
Дверь с грохотом захлопнулась за ней.
– Вот как? – с усмешкой спросил Бабун. – Папа?
– Да, – подтвердил Джейк Графтон. Он с хрустом потянулся. – Неплохо звучит, правда?
В один из четвергов февраля адмирал Черч, новый руководитель программы, вызвал Бабуна в кабинет. Таркингтон был среди всего трех офицеров, находившихся в тот день на месте: все остальные были кто в командировках в Техасе или Неваде, кто в основном здании Пентагона. На следующей неделе должен был взлететь первый предсерийный А-12, и все были заняты по горло. Стояли крайне редкие для Вашингтона суровые морозы, но на флоте по-прежнему все кипело. Метро не работало, и всем рядовым государственным служащим разрешили сидеть дома. Из вольнонаемных в этот день попала на работу лишь одна секретарша.
– Вызывали, сэр?
– Да, лейтенант. Мне звонили из полиции округа Колумбия. Они просят, чтобы кто-нибудь из офицеров сегодня съездил в окружную больницу. Если вы не очень заняты, поезжайте, пожалуйста.
– Слушаюсь, сэр. Они не сказали, в чем дело?
– Нет. Но просили офицера именно из нашего подразделения. Найдите там доктора Вагнера. А утром расскажете мне, в чем дело.
– Есть, сэр.
Подходя к приемному покою центральной окружной больницы, Бабун смахнул снег с шинели и отряхнул фуражку. Он объяснил дежурной, в чем дело. Пока та нажимала кнопки селектора, он наблюдал, как за дверью падают снежинки, растерянно стаскивая черные кожаные перчатки и кладя их в левый карман синей шинели. Белый шарф он стянул с шеи и положил в другой карман. Наконец расстегнул шинель и понес ее на согнутой руке. Фуражку он держал в левой руке.
– Морской офицер… – сообщила кому-то дежурная. – К доктору Вагнеру…
Мело уже два дня. Матрос из Миннесоты, который привез его на казенной машине, ехидно прошелся насчет неспособности местных жителей ездить по обледеневшим, усыпанным снегом улицам. Работники больницы, с оттенком удовлетворения отметил Бабун, обращали на распоряжения транспортных властей не больше внимания, чем адмирал Черч.
– Вам нужен лифт вон у той стены. Третий этаж, повернете налево, потом еще налево, четвертая или пятая дверь справа.
– Я найду.
Она улыбнулась и ответила на новый телефонный вызов. Бабун направился к лифтам и нажал кнопку.
Вагнер оказался мужчиной чуть за пятьдесят, с редкими седыми волосами, порывистым и энергичным. Вид у него был бодрый и подтянутый, несмотря на довольно большой животик.
– Вы из программы А-12?
– Да, сэр.
– Вы знаете, зачем вас пригласили?
– Понятия не имею.
– Повесьте шинель и фуражку вон на тот стул. И садитесь, пожалуйста. – Доктор Вагнер убрал со стула кипу историй болезни, не зная, куда бы их пристроить. В конце концов он положил их на край стола, а сам уселся рядом.
Стул возле стола уже был завален бумагами на полметра.
Вагнер присмотрелся к мундиру Бабуна и заговорил:
– Ужасная погода. Особенно для бездомных. Полиция и благотворительные организации подбирают их десятками и направляют тех, кто нуждается в медицинской помощи, к нам.
Бабун вежливо кивнул, гадая, какое это все имеет отношение к флоту.
– На той неделе у меня появился больной – во время этих ужасных холодов, когда ночью температура опускалась до минус восемнадцати. – Он покачал головой. – Не человек, а развалина. Ему пришлось ампутировать все пальцы на руках и ногах. Уцелела только культя одного большого пальца. Он умирал от переохлаждения, гангрены и алкогольного отравления, когда его подобрала полиция. Пришлось также ампутировать уши, кончик носа и часть верхней губы. На них пошла гангрена, видимо, еще от бури в конце января.
Заметив выражение лица Бабуна, врач добавил:
– Как ни удивительно, он, видимо, выживет. Печень – понимаете, у алкоголиков она обычно величиной с футбольный мяч, а у этого нет. Затронута, конечно, но не в такой степени.
– Поразительно.
– Да. Как бы там ни было, этот человек большую часть времени бредит, но иногда бывают моменты просветления. Вот мы и подумали, может, вы сумеете опознать его.
Бабун вежливо улыбнулся:
– У нас во флоте, конечно, встречаются самые диковинные типы, но наше подразделение в последнее время никого не теряло.
– Отпечатки пальцев у него снять нельзя, – продолжал врач. – Пальцев нет. Ни бумажника, ни документов, ни украшений, но он же, в конце концов, кто-то.
– Он не называл себя?
– Нет. Но все время зовет какую-то женщину, видимо, жену или дочь. Джуди. Фамилию не упоминает. И это он произносит только в редкие моменты просветления.
Бабуну Таркингтону сделалось жарко. Он поправил галстук.
– Вы, наверное, навидались таких типов, – выдавил он.
– Еще бы. В основном это шизофреники. Душевное расстройство, отягощенное алкоголем и наркотиками. Идемте взглянем на него. Вы человек занятой, и я не хочу вас долго задерживать. Конечно, один шанс из тысячи.
Бабун поднялся, перекинув шинель через локоть и сверху водрузив фуражку.
– Откуда вы знаете, – спросил он, когда они шли по коридору, – что эти опустившиеся личности – не преступники?
– Некоторые их них – несомненно. Мелкие воришки и всякое такое. Но прокуратура такой мелюзгой не интересуется. А если даже найдется тот, за кем они охотятся, он вряд ли будет в состоянии предстать перед судом.
– Понятно.
– Нам приходится отправлять их в психиатрическую лечебницу Святой Елизаветы на лечение и экспертизу в надежде, что когда-нибудь они смогут понять, в чем их обвиняют и как защищать себя.
– Очень благородно, – заметил Бабун.
– Я чувствую иронию в вашем тоне. – Врач остановился у двери на лестницу, придерживая ее рукой. – Вообще-то всех этих бродяг следует отправлять туда. Они совершенно не способны обихаживать себя. Судьи и адвокаты – это такие ослы.
– Что вы имеете в виду?
– Если кого-то должны подвергнуть суду, мы должны получить у судьи ордер на недобровольное содержание. Необходимо доказать, что человек, которого мы намерены содержать в больнице, представляет опасность для себя или для других. Если судья соглашается, мы можем держать этого человека шесть месяцев. Потом проходит повторное слушание о продлении этого срока. А группа адвокатов-добровольцев бесплатно представляет интересы таких людей. Прокуроры же с самыми благими намерениями стараются выгнать этих больных людей из заведения, где им обеспечен уход, обратно на улицу, где они быстро спиваются и умирают с голоду.
– У нас действительно великая страна, – пробормотал Бабун.
Доктор открыл дверь и начал спускаться по лестнице.
– В Америке наших дней свобода для тех, кто не в состоянии обеспечить себя, не может держать тело и душу в гармонии, означает свободу совершать самоубийство с помощью бутылки на тротуаре, пока мир равнодушно проходит мимо. Политикам наплевать на эту проблему – ведь эти люди не ходят голосовать. Никакой проблемы нет, говорят юристы. Бродяжничество и алкоголизм – не преступления, говорят судьи. Сделать ничего нельзя.
– Тот человек, к которому мы идем, – он опасен?
– Только для самого себя. И юристам на это наплевать.
Они шли по коридору мимо двустворчатых дверей с маленькими окошками, которые вели в палаты. Бабун видел больных на койках, ощущал запах дезинфекции. Сновали санитарки. Отовсюду доносились стоны, а кто-то монотонно изрекал непристойные слова, словно читал манеру безумца.
– Что с ним будет?
– Когда снимут бинты? Отправим в лечебницу Святой Елизаветы, а там попытаются оформить недобровольное содержание – кто знает, может, им это удастся. Но через шесть месяцев, или через год, или через полтора судья отпустит его. И он умрет от пьянства где-нибудь в аллее. Или зимой от холода, если полиция не сумеет его вовремя подобрать.
Доктор повернул налево и вошел в дверь.
Больной уставился в пятно на потолке. Обе руки у него были забинтованы до локтей. Под одеялом в том месте, где должны были быть ступни, выпирали бугры.