Вошел человек в штатском, немного ниже среднего роста, сложением напоминавший пожарный кран и столь же лысый.
– Здравствуйте. Я Клейнберг из компьютерной службы АНБ. – Голос вошедшего был подобен раскатам грома. Этот человек явно не способен разговаривать шепотом. В левой руке он держал кожаный чемоданчик.
– Я Графтон.
– Извините, – произнес тот, протягивая руку к личному значку Джейка. Некоторое время он вертел значок, потом снова посмотрел в лицо Джейку. – Да, вы Графтон, правильно. Бдительность, понимаете ли, не бывает излишней.
– М-да.
– Посмотрим больного.
Джейк подвел компьютерщика к своему столу.
– Я слабо разбираюсь в этих штуках.
– Вам и не надо. Я разберусь за нас обоих. Когда вы освоитесь, он у вас будет петь и танцевать. – Клейнберг включил компьютер. – Видите это приглашение? Он требует от вас предъявить пароль, и вы должны отпечатать ваше секретное кодовое слово. Этот код представляет вас машине, и она откроет вам доступ к определенным файлам – только к определенным. Безопасность, знаете ли. Вот ваш пароль. – Он написал карандашом на листке бумаги: «Реверберация».
– А почему я сам не могу выбрать слово, какое захочу?
– Когда-то мы это пробовали. Все почему-то выбирали какую-нибудь непристойность, кроме летчиков – те упорно пользовались своими прозвищами. Получилась какая-то ярмарка тщеславия. Поэтому… Давайте, печатайте свой пароль.
Джейк послушался. Подсказка переместилась слева направо, но буквы не появлялись.
– Теперь нажмите «Ввод». Видите, машина не принимает вас. Отпечатайте еще раз, без ошибок. – На этот раз компьютер мигнул, и изображение на экране сменилось. – Разрешаются только две попытки, – заметил Клейнберг. – Если оба раза ошибетесь, машина заблокирует вас, и тогда вам придется бежать искать меня, чтобы все начать снова.
– А как она может меня заблокировать, если я не сказал ей, кто я такой?
– Она блокирует любого, кто имеет доступ с мониторов внутри этой системы.
Клейнберг написал на бумажке другой пароль: «Софизм».
– Этот пароль дает вам доступ к файлам, имеющим отношение к программе УТИ, которой вы здесь занимаетесь, насколько я понимаю. Отпечатайте его и нажмите «Ввод». – Джейк сделал это. – Теперь, чтобы вызвать справочник файлов, к которым вы имеете доступ в силу вашего допуска и занимаемого служебного положения, надо отпечатать еще один пароль. – Он и этот записал: «Матриарх».
Когда Джейк ввел третий пароль, на экране появился длинный перечень документов.
– Разумеется, если вы уже знаете номер документа, вы можете сразу ввести его и не связываться со справочником через пароль «Матриарх». Усвоили?
– «Реверберация», «Софизм» и «Матриарх». А в самом начале какие были пароли?
Клейнберг рассмеялся:
– Поначалу пользовались генерированными компьютером случайными наборами букв. Не словами. Но никто их не мог запомнить, и их стали записывать в блокнотах, чековых книжках, где попало. О второй попытке я уже говорил. Сейчас у нас третий раунд.
Клейнберг достал зажигалку и поднес к клочку бумаги, на котором писал пароли. Листок вспыхнул. Когда пламя почти дошло до пальцев, Клейнберг бросил бумагу на пластиковый чехол, прикрывавший ковер, проследил, чтобы она догорела до конца, и растер пепел каблуком. Потом потер руки и усмехнулся:
– Теперь приступим.
Целый час он показывал Джейку, как формировать, редактировать и вызывать документы из перечня. Ответив на все вопросы Джейка, он выключил компьютер и дал капитану визитную карточку.
– Будут вопросы – звоните мне или спрашивайте ваших ребят.
– Угу.
– Добро пожаловать в Вашингтон. – Клейнберг пожал ему руку, схватил свой кожаный чемоданчик и ушел.
Джейк принялся убирать документы со своего стола. Пока он здесь, можно еще разок взглянуть на двухлетней давности записную книжку Гарольда Стронга.
Он открыл верхний левый ящик. Меню, резиновые ленты и прочая дребедень на месте, но не блокнот. Он обыскал все ящики. Ничего. Блокнот исчез.
Генри Дженкс доставил Бабуна в офицерское общежитие в одиннадцать вечера.
Заполнив бумаги у дежурного, Бабун поднялся в свою комнату и отключился.
Следующий день не отличался от предыдущего: час на тренажере, час у доски, потом снова на тренажере. К полудню он уже мог вести самолет от одной цели с большой эффективной площадью рассеивания до другой. В четыре часа произвел первую штурмовку.
Все время, что он находился в кабине тренажера, дверь оставалась открытой и Дженкс стоял рядом, не переставая говорить, подсказывать, отмечать ошибки.
Управлять системами на тренажере, пока тут был Дженкс, оказалось нетрудно.
Бабун не обманывался.
На высоте двух тысяч метров над вражеской территорией, в бурную ночь, когда мимо кабины пролетают трассирующие снаряды и мигают лампочки оповещения о ракетной атаке, штурману-бомбардиру приходится совсем не так легко. Пилот бросает машину из стороны в сторону, играя ручкой управления, словно рычагом, открывающим ворота рая. А штурман сидит на месте, уставившись на экраны радиолокатора и инфракрасной системы, управляя компьютером и лазером и при этом стараясь не вырвать прямо в кислородную маску. Это все Бабун знал. Он сидел на заднем сиденье F-14. Единственный способ усвоить все это – беспрерывное повторение. Каждая функция, каждая регулировка, действия по исправлению любой ошибки – все должно быть отработано до автоматизма. Если ты о чем-то задумываешься, значит, ты этого не знаешь и, конечно же, не вспомнишь в тот момент, когда твой взбесившийся мустанг несется прямо в пасть дьяволу.
В пять вечера Дженкс отвез его в общежитие.
– Вечером учите СМПЛС. Читайте инструкцию о поведении в аварийных ситуациях. Завтра вы с Моравиа будете работать на тренажере вместе. Проведем несколько штурмовок и потренируем аварии. Послезавтра полетите на настоящем самолете. Надо вкалывать.
– Спасибо, садист.
– Вы делаете успехи, Таркингтон, хотя вы и пижон-истребитель.
Бабун хлопнул дверцей машины и поспешил в общежитие. Он был вымотан донельзя. Может, побегать немножко, прочистить легкие. В комнате он переоделся в спортивный костюм. Ветер с залива Пьюджет-Саунд пронизывал до костей, а солнце уже садилось, поэтому он надел еще теплый свитер.
Он стоял, прислонившись к столбу, который служил опорой для крыши над переходом в офицерский клуб, когда перед общежитием остановился пикап и из него вышла Рита Моравиа. Она была в тускло-оливковом летном костюме и летных сапогах.
– Если собираешься бегать, – крикнула она, – подожди меня!
– Конечно. – Бабун массировал правую ногу, ту, в которую вставили спицу. Он попрыгал на месте. Вроде нога в порядке. Рядом на клумбе стоял бронзовый бюст: лейтенант Майк Маккормик, пилот А-6, погибший над Северным Вьетнамом.
Офицерское общежитие и клуб носили его имя.
Бабун стоял возле бюста, наблюдая, как с басовитым ревом заходят на посадку А-6, когда в дверях показалась Моравиа. Волосы она стянула на затылке в хвост.
– Куда хочешь бежать? – спросила она.
– Не знаю. Может, по пляжу к северу? – Они побежали. – Ты сегодня летала?
– Да. Два раза, – Она ускорила темп.
– Как тебе понравилось?
– Планер устаревший, скорость и маневренность хуже, чем у «Хорнета», но дальность и боевая нагрузка больше. И он гораздо сложнее. – Над головой промчался А-6, и она подождала, пока утихнет рев. – Хорош в управлении.
К западу от шоссе простирался пляж, усеянный плавником, а за ним поблескивала гладь залива. В последних лучах солнца едва различался остров, до которого было пять или шесть миль. На юго-западе вырисовывался, упираясь в небо, силуэт горы.
– Здесь хорошо, правда?
– О да. Подожди, скоро сможешь увидеть это сверху.
– Зачем ты вообще пошла в авиацию?
Она смерила его уничтожающим взглядом и побежала быстрее. Он не отставал.
Pазговаривать на такой скорости было невозможно. Асфальт кончился, и они бежали по гальке, когда она спросила:
– Шесть километров, может, хватит?
– Угу. – Кажется, он умудрился задеть самое больное место. Что могло привлечь такую красивую девушку в этой далеко не чистой, изматывающей работе, дорогуша? Ладно, Бабун, ты еще спроси ее, под каким знаком она родилась.