– Давай, если готова, – сказал Бабун.
Надиктовав все параметры двигателя на магнитофон, подключенный к переговорному устройству, Рита отпустила тормоза. Сработала носовая гидравлика, и самолет покатился, плавно набирая скорость.
Слабые толчки, когда колеса касались температурных швов между бетонными плитами, ощущались все чаще.
Стрелка индикатора воздушной скорости сдвинулась с нулевой отметки.
Голографический индикатор на лобовом стекле засветился обозначениями. Громкость и тональность рева двигателей становилась меньше по мере того, как самолет набирал скорость.
Теперь вес переместился с носового колеса на стабилизатор, механизация крыла начала аэродинамически воздействовать на нос, пытаясь оторвать его от полосы. О да. Слегка касаясь пальцами ручки управления, пилот почувствовала, как носовое колесо дернулось, подскочило, затем оторвалось от бетона, и крылья врезались в воздух.
Зажглась главная сигнальная лампа – ярко-желтая – и тут же другая, рядом с индикатором на лобовом стекле, свидетельствующая о загорании в правом двигателе, засветилась кроваво-красным пламенем.
Рита плавно отвела оба дросселя в холостое положение, затем зафиксировала правый. Нос опустился, затем главные опоры шасси осели на бетон, скорость резко упала, сработали аэродинамические тормоза, оставалось еще полторы тысячи метров бетона, самолет замедлялся…
– Рыжик прекращает взлет, – объявила она по радио. – Возгорание в правом двигателе, подгоните пожарную машину.
Когда носовое колесо прочно коснулось бетона, она уверенным движением нажала тормоза, остановив разбег, и заглушила второй двигатель, затем откинула фонарь кабины. Подкатила пожарная машина.
Рита сняла шлем.
– Горит? – спросила она пожарника, когда утих шум двигателей. Ее пальцы бессознательно плясали по приборам, отключая все, что следовало отключить.
– Не видно.
– Все равно давай вылезать, – сказала Рита Бабуну, который уже отстегнул ремни и выбирался из задней кабины, принюхиваясь к дыму.
Стоя на полосе и обливаясь потом под жарким солнцем пустыни, Рита и Бабун внимательно слушали Гарри Фрэнкса, который приехал вместе с пожарниками.
Техники уже открывали дверь двигательного отсека.
– Что-то, видимо, с проводкой. Мы отбуксируем его в ангар и выясним, в чем дело. Прекрасно прекратили взлет, – кивнул он Рите. – Хотите проехаться в фургоне? Там кондиционер.
– Конечно, – ответил Таркингтон. – Ничто не может сравниться с гостеприимством ВВС!
В первый раз они взлетели на следующий день. Рита вылезла из кабины с широкой улыбкой на лице.
– Капитан, – обратилась она к Джейку Графтону, убирая влажные от пота волосы со лба, – это классная машина. Мощная, удобная в управлении, хорошо держит перегрузки, очень надежная. Очень хороший самолет.
Не успел Гарри Фрэнкс расплыться в улыбке, как она тут же начала перечислять недостатки:
– Системы управления чересчур чувствительные. Дергаются. Левый генератор дважды отключался – может, это и к лучшему, потому что мы выяснили, что реле сигнализации отказа питания работает четко, инерциальная система не выходила из строя. Бабун на этот раз сумел запустить компьютер без особых трудностей. А триммирование рулей…
Рита остановилась, чтобы перевести дыхание, и заговорил Бабун:
– Я хотел бы еще раз поговорить со специалистом, как действует волоконно-оптическая шина данных. Никак не пойму, каким образом…
Процедура, принятая в прошлом месяце, повторялась в точности. Тщательно проверялись данные телеметрии, видеозаписи и бортового регистратора для последующего углубленного анализа. Что можно было исправить на месте, делалось тут же, а серьезные вопросы будут потом решаться на завода.
Джейк Графтон требовал, чтобы все подчиненные прекращали работу в девять вечера. Он хотел, чтобы они хорошо высыпались и отдохнувшими в шесть утра снова являлись в ангар. Техники Гарри Фрэнкса работали посменно круглые сутки, сам он трудился по восемнадцать часов, а в экстренных случаях его можно было вызвать и ночью.
Бабун старался выбираться из ангара, как только выдавался удобный случай.
ВВС использовали эту базу для истребителей «стелс» – F-117 – и испытывали несколько других малозаметных прототипов, в частности В-2. Часто, выходя из помещения, он слышал рев, и перед его глазами проносилась какая-нибудь экзотическая форма, отрицавшая, казалось, закон тяготения и здравый смысл, врезаясь в раскаленное синее небо пустыни. Он испытывал чувство какой-то вины, и ему делалось не по себе. Как будто он, чтобы удовлетворить праздное любопытство, исподтишка подсматривает за тем, что Власть Предержащие – Те, Кому Положено Знать, – Миропомазанные Хранители Тайн – считали чересчур обременительным для его лейтенантских мозгов. Вот он стоит, как зачарованный, вытаращив глаза, – маленький мальчик, охваченный любопытством, подсматривающий в замочную скважину за любовными игрищами старших. Он возвращался к работе, покачивая головой, и несколько часов спустя снова выбирался наружу в надежде увидеть еще что-нибудь.
Во время одной из таких вылазок он натолкнулся на Джейка Графтона. Капитан стоял, засунув руки в карманы, и наблюдал взлет пары F-117.
– Удивительно, правда? – спросил Джейк.
– Да, сэр.
– Я двадцать пять лет летаю, – продолжал Графтон, – и еще десять лет до того читал все, что мог, о самолетах, и никогда даже не мечтал…
– Я понимаю, что вы хотите сказать. Похоже, наука и техника в перегретой теплице малость спятили. Техника порождает что-то такое, чего мы никак не ожидали.
– И ведь не в одной области техники. Тут и планеры, и двигатели, композитные материалы и клеи, технологические процессы, автоматизированное проектирование, электроника и компьютеры, лазеры и радиолокация. Буквально все! Через пять лет все, чему я научился за свою жизнь, безнадежно устареет.
А может, и меньше, чем через пять лет, грустно подумал Джейк, когда над головой тихо пролетел В-2, похожий на летучую мышь. Может, то, что я знаю, уже сейчас никому не нужно.
Когда Бабун Таркингтон впоследствии вспоминал об этом, то первое, что всплывало в памяти, было солнце. Одна из тех деталей, на которые во время событий не обращаешь внимания, но потом они прочно оседают в памяти.
Он много раз до того видел солнце из кабины – яркое, теплое, заливающее все вокруг чистым, блестящим светом, его лучи пляшут на приборах, когда самолет поворачивает, возносится вверх или резко пикирует. Свет чистый, яркий, сияющий, он греет тела, затянутые в прочный пластик и обливающиеся потом в шлемах, перчатках и летных сапогах. Это неотъемлемая часть полета, и через какое-то время ее просто перестаешь замечать. Но тем утром он все-таки заметил пляску солнечных лучей. Воспоминание осталось в нем, и почему-то, когда приходило на ум, казалось потом чрезвычайно важным.
Он погрузился в тайны РЛС и компьютера и их общения между собой, даже не сознавая, как мало у него времени. Радиолокационное изображение автоматически записывалось на видеопленку, но он все равно бубнил в микрофон, подключенный к звуковой дорожке, словно жрец культа вуду, чтобы потом знать, каковы были коэффициент усиления и яркость каждого кадра. Он работал быстро. Ведь эти полеты были такими короткими.
Рита сосредоточилась на управлении самолетом, точно выдерживая скорость и высоту, предписанные полетным заданием. Бабун знал, что она особенно сильна как раз в таких полетах. Именно в них проявлялся ее высочайший профессионализм. Они требовали умения, выдержки и самодисциплины, когда необходимо сосредоточиться на том, что делаешь, отключившись от всего другого. И именно этими качествами Рита Моравиа обладала в избытке. Стрелка индикатора воздушной скорости застыла на нужной цифре, все другие стрелки тоже находились там, где им и полагалось, словно были рабами железной воли Риты.
Бабун тоже следил за положением своего самолета относительно земли, урывками посматривая на самолет сопровождения. Тоже на месте, на том месте, где должен быть. Чад Джуди не любил без нужды болтать по радио: он знал, как заняты Рита с Бабуном.