Он прогнал все индикаторы, выпустил и втянул обратно щитки, следя за стрелкой вольтметра. Вполне удовлетворенный, он доложился диспетчеру и выкатил самолет на взлетную полосу.
Двигатель взревел, когда он выжал дроссель до упора. Бабун прочно держал ногу на педали рулей, поэтому самолет почти не рыскал при разбеге. Когда скорость достигла ста километров, Бабун нажал на штурвал, и самолет легко оторвался от полосы. Он настроил набор высоты на стотридцатикилометровой скорости и удовлетворенно произнес:
– Вот, пожалуйста.
Она робко взялась за штурвал и попробовала покрутить его.
– О Бабун! Это же ужасно. Эта штука классно летает.
– Все, что поднимает тебя над землей, есть классный самолет. – Он ввел нужный курс и проверил настройку ответчика «свой-чужой».
Они набирали высоту. Обогнув с юга пригороды столицы, самолет направился на восток, пересекая Чесапикский залив на высоте тысяча семьсот метров, приборная скорость сто девяносто километров в час. Двигатель сильно шумел, но назвать этот звук неприятным было нельзя.
Рита улыбалась. Время от времени она покачивала крыльями или выдвигала рули, просто чтобы вспомнить эти ощущения. Она закладывала легкие повороты с набором или утратой высоты, пока Бабун следил за приборами, выглядывал, нет ли встречных самолетов в небе, и следил за положением самолета по показаниям радиомаяка. На такой небольшой скорости он мог улучить момент, чтобы полюбоваться яхтами в заливе. За ними в синей воде тянулись маленькие пенные следы на фоне бескрайнего голубого неба.
Ветер был западный, попутный. Километров двадцать пять, решил Бабун.
Подлетая к восточному побережью Мэриленда, он заметил, как в небо из многочисленных труб поднимаются столбы дыма и ветер уносит их в море.
Рита позвала его взять управление, и он сделал это. Она вернулась на пассажирское сиденье и наблюдала, как он ведет самолет. Где-то над восточным Мэрилендом она начала смеяться.
Сначала она просто хихикала, потом затряслась всем телом, и на глазах от смеха показались слезы. Бабун присоединился. Вместе они хохотали до колик в животе. Когда они успокоились, она провела пальцами по волосам, а он продолжал воплощать в одном лице Орвилла Райта, Гленна Кертиса и Эдди Рикенбейкера, Дэвида Маккэмпбелла и Рэнди Каннингема, Джейка Графтона и Риту Моравиа и всех остальных, кто ощущал радость жизни, только когда сжимал в руке ручку управления и сливался с самолетом в единое целое.
Наконец, она обратила взор на небо и зеленую землю внизу. Когда Бабун снова взглянул на нее, на ее лице застыла радостная улыбка. Казалось, она вполне довольна жизнью.
«Я навсегда запомню ее такой, – решил он, – с солнечными бликами на лице и голубым небом за спиной, счастливой и умиротворенной».
В Рехоботе было травяное летное поле. Бабун выдерживал машину ровно, пока не раздался предупредительный сигнал, что она вот-вот завалится, а когда главные опоры шасси коснулись земли, снял нагрузку с носа, отведя руль высоты до отказа назад, пока самолет не замедлил бег до скорости пешехода.
Джейк Графтон наблюдал за посадкой, опершись о забор. Бабун поднял руку.
Капитан помахал ему в ответ.
– Хорошо полетал? – крикнул Джейк, как только Бабун, заглушив двигатель, выбрался наружу.
– Замечательно. Я не вру, сэр, – это лучший полет в моей жизни.
– Привет, Рита. Он не лихачил?
Она рассмеялась и сжала руку Бабуна.
– С ним я полечу куда угодно.
В доме Графтонов Кэлли отвела Риту наверх и по настоянию Эми уложила ее в кровать девочки. Кэлли увела Эми за руку, прикрыв дверь в спальню.
– Успеешь с ней наговориться, когда она проснется. Сейчас Рита очень устала.
– Я хочу быть как она, когда вырасту, – уже не в первый раз заявила Эми.
– Ты уже такая, Эми. По-моему, вы родные по духу.
Обед закончился. Джейк и Бабун попивали кофе, а Кэлли, Рита и Эми ополаскивали тарелки и помещали их в моечную машину, когда раздался звонок. Кэлли сняла трубку в кухне, потом просунула голову в дверь и крикнула:
– Тебя, Джейк.
Он взял трубку в гостиной.
– Капитан, это Джордж Ладлоу. Извините, что беспокою вас дома.
– Ничего страшного, сэр.
– Я просто хотел, чтобы вы знали. Мы назначили нового руководителя программы. Контр-адмирала Гарри Черча. Вы должны сдать дела к пятнадцатому декабря.
– Слушаюсь, сэр. Но это довольно поспешно, вам не кажется? Я на этом посту всего девять месяцев и еще не получил приказа о…
– Вы переводитесь в аппарат председателя Комитета начальников штабов. Судя по вашему послужному списку, вы еще не прошли через Объединенный штаб. Начальник штаба ВМС хочет пропустить вас через эту организацию, чтобы вам можно было доверить командование авианосной группой, когда вы станете контр-адмиралом.
– Контр-адмиралом? Я думал…
– Начальник штаба считает, что вы из того теста, из которого получаются адмиралы. Как бы там ни было, за последний месяц два сенатора и три конгрессмена говорили мне о вас. Они хотят видеть вашу фамилию в списке представляемых к адмиральскому званию в следующем году или через год. Я согласен. От всей души. И Ройс Каплинджер тоже. Начальник штаба лично подобрал для вас эту должность.
Министр наговорил еще кучу любезностей, и они попрощались. Джейк положил трубку в некотором изумлении. Кэлли взглянула на него, испытующе приподняв бровь, но он лишь пожал плечами и усмехнулся. Ей он скажет позже, когда они останутся наедине.
Телефон зазвонил снова.
– Эми дома? – Высокий, хорошо поставленный голос. Это Дэвид, сосед.
– Эми, это тебя.
Джейк вернулся за стол. Он не прислушивался, и вдруг до него донеслось:
– Я должна спросить папу. – Она отставила трубку и закричала: – Джейк, можно я пойду к Дэвиду?
– Конечно. Вернись через час, и мы все поедем провожать Риту и Бабуна на аэродром.
– А Давида возьмем?
– Да.
Она поднесла трубку ко рту.
– Папа мне разрешает. И ты можешь поехать с нами на аэродром. Сейчас приду. – Она бросила трубку и помчалась из комнаты.
– Надень пальто, – крикнула Кэлли ей вслед. Девочка на бегу сорвала пальто с крючка и унеслась, прокричав напоследок:
– Пока, Рита.
Дверь с грохотом захлопнулась за ней.
– Вот как? – с усмешкой спросил Бабун. – Папа?
– Да, – подтвердил Джейк Графтон. Он с хрустом потянулся. – Неплохо звучит, правда?
В один из четвергов февраля адмирал Черч, новый руководитель программы, вызвал Бабуна в кабинет. Таркингтон был среди всего трех офицеров, находившихся в тот день на месте: все остальные были кто в командировках в Техасе или Неваде, кто в основном здании Пентагона. На следующей неделе должен был взлететь первый предсерийный А-12, и все были заняты по горло. Стояли крайне редкие для Вашингтона суровые морозы, но на флоте по-прежнему все кипело. Метро не работало, и всем рядовым государственным служащим разрешили сидеть дома. Из вольнонаемных в этот день попала на работу лишь одна секретарша.
– Вызывали, сэр?
– Да, лейтенант. Мне звонили из полиции округа Колумбия. Они просят, чтобы кто-нибудь из офицеров сегодня съездил в окружную больницу. Если вы не очень заняты, поезжайте, пожалуйста.
– Слушаюсь, сэр. Они не сказали, в чем дело?
– Нет. Но просили офицера именно из нашего подразделения. Найдите там доктора Вагнера. А утром расскажете мне, в чем дело.
– Есть, сэр.
Подходя к приемному покою центральной окружной больницы, Бабун смахнул снег с шинели и отряхнул фуражку. Он объяснил дежурной, в чем дело. Пока та нажимала кнопки селектора, он наблюдал, как за дверью падают снежинки, растерянно стаскивая черные кожаные перчатки и кладя их в левый карман синей шинели. Белый шарф он стянул с шеи и положил в другой карман. Наконец расстегнул шинель и понес ее на согнутой руке. Фуражку он держал в левой руке.