– Думаю, что нет. – Бенни пощипал себя за бороду. – В литературе… да нет, трудно сказать. Я подозреваю, что большинство тех, кто оказывается перед лицом смерти, продолжают идти вперед, не задумываясь. Ими движет сложившаяся ситуация и военная подготовка, а еще их собственное понимание мужской чести. Но там, в кабине… Джек ясно осознавал опасность, но не видел иного выхода и решил идти на таран. Добровольно. Принимая неизбежные последствия, в том числе и собственную смерть. – Теперь доктор уже взволнованно дергал пучки волос на подбородке.
– В Библии говорится, – произнесла Кэлли, отчаянно пытаясь не разреветься, – «воистину велик тот, кто кладет жизнь за други своя».
– Ага! Если бы вы в это верили!
– Я верю, – возразила она, стараясь убедить себя в этом, и снова отвернулась к окну. Другие мужья по утрам отправляются на работу, вечером и на выходные приходят домой, и жизнь у них протекает размеренно и спокойно.
Конечно, люди гибнут на дорогах, иногда разбиваются самолеты. Но с такими, как я, это не случается!
Отчего бы Джейку не найти спокойную, почтенную, солидную работу, с собственным кабинетом и служебной машиной, с радужным, вполне предсказуемым будущим? Будь он проклят, все эти годы она прожила в тягостном ожидании неизбежного. Похороны погибших – она всегда ходила на них с Джейком. Вдова, сироты, соболезнования, торжественная органная музыка. Но с Джейком же этого не может случиться! Он хороший летчик, просто великолепный, так все говорят, слишком хороший, чтобы врезаться в какое-нибудь картофельное поле, слишком хороший, чтобы оставить ее сидеть одну в церкви, где с тяжелой одышкой играет орган, пузатый священник изрекает банальности и все знакомые участливо проходят мимо, бормоча какую-то чушь. Будь ты проклят, Джейк. Будь проклят!
Арнольд подал ей салфетку, и она вытерла глаза. Потом взяла еще несколько и прочистила нос.
– На следующей неделе поговорим о маленькой девочке, которую вы хотите удочерить?
Кэлли кивнула, пытаясь привести себя в порядок.
– Спасибо, что пришли. – Он грустно улыбнулся. Она встала и прошла в дверь, которую он придерживал, а затем прикрыл, пока она замешкалась у стола медсестры, выписывая чек.
Он раскрыл ее историю болезни и сделал несколько записей. Взглянув на часы, снял трубку и набрал номер. После третьего звонка абонент ответил:
– Да.
– Она сегодня приходила, – без всяких предисловий начал Арнольд. – Говорит, он теперь работает над проектом нового самолета. – И стал зачитывать дальше записи из истории болезни.
Только когда А-6 выкатил по рулежной дорожке на полосу, Бабун Таркингтон осознал всю нелепость ситуации. Самолет пыхтел и покачивался, словно пьяная старуха, перекатываясь через швы на бетоне. Пока не убрали колодки из-под колес, Бабун был так занят компьютером и инерциальной навигационной системой, что некогда было осмотреться, чтобы привыкнуть к новой кабине. Теперь его губы под кислородной маской исказила кривая усмешка.
Рита Моравиа сидела в кресле пилота слева от него. Ее сиденье было немного выше и чуть сдвинуто вперед, но при ее росте голова девушки была вровень с его головой. Ни один кусочек ее кожи не был обнажен. Шлем с зеленым щитом и кислородной маской плотно охватывал голову, тело ее облегал зеленый летный костюм, руки были в перчатках, на ногах – черные сапоги со стальными подковками. Поверх всего этого на ней были противоперегрузочный костюм, ремни безопасности и спасательный жилет, к которому был приторочен еще один надувной.
Бабун был облачен точно таким же образом, но от самой мысли, что красавица Рита Моравиа носит на себе всю эту амуницию, ему стало смешно. Сроду не скажешь, что она женщина, если бы не тоненький голос в переговорной системе самолета.
– Контрольная проверка перед взлетом, – звонко произнесла она самым что ни есть деловым тоном.
Бабун зачитывал позиции, и она отвечала, проверив соответствующий переключатель, или рычаг, или прибор, пока машина катилась по рулежной дорожке, которая напоминала шоссе, ведущее в никуда – взлетные полосы справа от них скрывались за поросшим травой холмом. Налево проходила грунтовая дорога, а за ней пляж, омываемый волнами Пьюджет-Саунда. Вода в заливе сегодня выглядела гладкой, как стекло. Над ними голубое небо – приятное изменение после сплошных облаков, которые не расходились с того дня, как они с Ритой прибыли на остров.
Даже Мать-Природа и та на их стороне. Слабый, вовсе не неприятный вой работающих вхолостую двигателей – бормотание, выдающее скрытую мощь. Этот звук предвещает полет. Бабун сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Слишком уж он засиделся на земле.
Проверка закончилась, Бабун запросил разрешение на взлет. Оно не замедлило последовать. Все, что двигалось на летном поле, мгновенно исчезло. Рита Моравиа выкатила А-6 на полосу и притормозила. Левой рукой она придерживала сектор газа, пока Бабун включал передатчик системы «свой-чужой». Передатчик послал отметку самолета на все контрольные радиолокаторы.
Шум двигателей становился все сильнее, пока рев не достиг такой мощи, что даже в кабине все затряслось. Нос машины опустился, когда развившаяся тяга погнала масло в гидравлическую систему передней опоры шасси; самолет словно присел на корточки перед прыжком в небо. Моравиа легонько подвигала ручкой, еще раз пробуя системы управления в ожидании, пока двигатели прогреются до пиковой температуры. Бабун знал, что снаружи рев двигателей слышен за несколько миль.
Конечно, технари на стоянках возле ангаров прислушиваются к этому завыванию, означающему, что птичка готова взлететь. Наконец, вполне удовлетворенная, Рита Моравиа отпустила тормоза.
Гидравлика подняла нос кверху, и А-6 покатился, набирая скорость, все быстрее, быстрее, быстрее. Стрелка указателя воздушной скорости поползла вправо… сто шестьдесят… сто восемьдесят… быстрее, быстрее, колеса стучат, машина слегка покачивается на неровностях бетона… двести тридцать… двести шестьдесят… нос оторвался от земли, и Моравиа едва ощутимым толчком остановила отход ручки назад.
Когда широко раскинувшиеся крылья начали разрезать воздух, главная опора шасси оторвалась от земли, и тряска прекратилась.
Моравиа втянула шасси и, когда скорость перевалила за триста десять, убрала предкрылки и закрылки. Набирая высоту и скорость, «Интрудер» проносился над городком Оук-Харбор, оглашая воздух своей песней. Они возносились все выше, выше в тихое, доброе небо.
Он снова в полете. Какое-то странное ощущение – горькое и сладкое одновременно. Много месяцев он не думал о своем последнем полете, но теперь, когда ревели двигатели и самолет парил в воздухе, воспоминания о последнем пошлете на F-14 с Джейком Графтоном волной накатили на Бабуна Таркингтона. В этих воспоминаниях присутствовал страх. Он изо всех сил пытался отогнать их, настраивая ручками экран радиолокатора и считывая показания с компьютера. Он посмотрел в окно. Под крылом самолета проплывали пики Каскадных гор. Крутые утесы в тех местах, где облака и снег не скрывали их голые склоны, казались серыми.
Рита Моравиа выдерживала «Интрудер» строго на эшелоне 70 – семи тысячах метров. Бабун сосредоточил внимание на приборах. Отчаянно пытаясь вспомнить все, что ему говорил инструктор, он скосил глаза на Моравиа. Она безмятежно сидела в кресле, поглядывая то на небо, то на приборную доску. Включив автопилот, она следила, как он работает. Сейчас она подправляла индекс на авиагоризонте – вращающемся компасе, настраивая его на радионавигационный маяк в Якиме. Потом нажала кнопку, которая подняла ее кресло на миллиметр, и потянулась.
– Хорошая машина, да? – спросила она, снова кладя левую руку на сектор газа, где находилась кнопка переговорного устройства.
Бабун нащупал свою кнопку и надавил на нее левой ногой.
– М-да. Высший класс.
– Как система?
– Насколько я понимаю, в порядке.
– Еще не нашел Якиму?
Он промолчал, разглядывая радиолокационный экран. До маяка, судя по его показаниям, было еще сто десять километров. Вот он на экране, точно под перекрестьем, – сплошная капелька среди размазанных отражений от гор, домов и коровников.