Бабун каждый день проезжал по три километра туда и обратно в военном седане, предоставленном ему одним из капитанов 3-го ранга с условием вернуть машину на базу. Однако Бабун не спешил этого делать. В конце концов, расписывался за машину капитан, а прямого приказа возвратить ее он не отдавал.
В холле общежития было пусто. Очевидно, командировочным некогда было слоняться вокруг стола, заключать пари и обмениваться анекдотами под приглушенный звук телевизора, как это принято в морской авиации. В этом роде войск всегда царил дух товарищества. Те, кто летал на самолетах, отличались дружелюбием и требовали этого от других.
В первый свой вечер в одиночестве Бабун гонял бильярдный шар по столу, наблюдая, как он скатывается в лузы. Посмотрев на пустые кресла, молчащий телевизор и корзинки под лузами, он побрел в свою комнату звонить Ритиным родителям. Теперь он делал это дважды в день.
Еще он звонил собственным родителям в Санта-Барбару, рассказывая им о состоянии Риты и поддерживая разговор просто затем, чтобы слышать их голоса.
Родители были слегка удивлены и про себя радовались такому вниманию со стороны сына, который обычно звонил им раз в месяц и никогда не писал, потому что, как он считал, все новости можно сообщить и по телефону.
Удивительно, размышлял он, теперь, теперь, когда Рита в таком ужасном положении, звук материнского голоса способен его немного утешить.
На второй день он понял: все дело в том, что ему нечем заняться. Он стоял в ангаре, смотрел, слушал, но ему не за кем было присматривать, не надо было сочинять докладные, поэтому его ничто не трогало. В госпитале он сидел возле Риты, которую перевели в отдельную палату, произносил монологи или глядел в стену. И думал. Очень много думал, размышлял, соображал.
В этот вечер по пути в госпиталь он заехал на почту и купил общую тетрадь.
В Ритиной палате он начал писать. «Дорогая Рита», – вывел он, потом пососал ручку и выглянул в окно. Поставил дату. Дорогая, дорогая Рита. «Когда-нибудь ты придешь в себя, и тогда я вручу тебе это письмо».
Он писал иногда по несколько часов кряду. Начал он с жизнеописания Бабуна Таркингтона: как он рос в южной Калифорнии, где стоило перебежать шоссе, и ты оказывался на пляже и мог кататься на доске, если хотел; бесконечным летом они гоняли в футбол и бейсбол, а на пляже он обхаживал красоток с упругим, тугим телом, иногда успешно. Он описывал, что с ним происходило, когда он испытал первую любовь, потом вторую, и третью, и четвертую. Много страниц было посвящено учебе в колледже и ночным студенческим загулам.
Наконец, он решил, что исчерпал тему юности, и обратился к флотской жизни.
Он даже не заметил, как у него изменился стиль. Вместо легкого, окрашенного юмором повествования о днях молодости он теперь писал сухо, вполне серьезно.
Факты, впечатления, мнения, устремления – все это сходило с кончика его пера.
Через четыре дня инженеры TRX закончили свою работу и таинственным образом испарились. Несколько дней спустя без предупреждения явилась группа офицеров и штатских из Вашингтона. Они осматривали и ощупывали бесформенные почерневшие обломки, все фотографировали, затем сели в ожидавшие их на полосе самолеты. Бабун остался со своим одиночеством и своими сочинениями.
Так проходил день за днем, а Рита все не приходила в себя.
В Вашингтоне Джейк Графтон тоже писал, хотя совершенно иначе, чем Таркингтон. Он наговаривал общие указания на диктофон и отдавал пленки подчиненным, которые облекали его идеи в гладкие, обкатанные фразы, а Джейк потом правил их карандашом. Результаты испытаний и наблюдений были обработаны, согласованы между собой и сведены в стройные таблицы. Группа чертила схемы и графики, оценивала тактико-технические характеристики, трудоемкость обслуживания, среднюю наработку на отказ и, разумеется, стоимость. С каждой страницы, казалось, ручьями текли деньги. Каждый офицер в группе имел свой участок работы, а общие выводы и рекомендации по сто раз обсуждались за столом Джейка; тот внимательно слушал, делал заметки и время от времени намекал, что по тому или иному вопросу сказано уже достаточно. Все это сводилось в единый документ с шапкой «совершенно секретно» на верху каждой страницы.
Вице-адмирал Тайлер Генри провел несколько неприятных часов с Луисом Камачо. Удалось быстро установить, что данные, содержавшиеся в микросхемах ЭППЗУ с разбившегося прототипа, соответствуют ложным данным в файле компьютерной системы Пентагона, последние изменения в который вносил покойный капитан 1-го ранга Гарольд Стронг. Последние, правильные данные TRX для ЭППЗУ также были введены в компьютерную память, но в совсем другой файл.
Через три дня после командировки Ллойда Дрейфуса в Детройт Камачо после дюжины телефонных звонков отправился туда сам. В полдень в четверг он выехал на метро в Национальный аэропорт и в три пятьдесят уже сидел в кабинете президента «Аэротек».
Хомер Т.Уиггинс пригласил адвоката, пожилого мужчину аристократичного вида, с маникюром, в костюме от братьев Брукс и темно-бордовом галстуке. Модный загар и седоватые бачки завершали образ будто сошедшего с конвейера преуспевающего юриста. «Мартин Прескотт Нэш», – процедил он, едва заметно кивнув Камачо и намеренно не замечая протянутой руки. Камачо вытер отвергнутую ладонь платком и бросил взгляд на Уиггинса, который пытался придать себе вид оскорбленной невинности.
– Мой клиент – один из самых уважаемых граждан этого штата, – начал Нэш тоном, каким активистка феминистского движения читала бы лекцию своре отъявленных насильников: легкая дрожь в голосе, четко разделяемые слова, едва уловимый гнев. – Он состоит более чем в десятке общественных организаций, тратит полмиллиона долларов в год на благотворительность и дает работу шести сотням людей, каждый из которых платит налоги на ваше содержание, джентльмены. – Последнее слово он намеренно произнес с некоторым затруднением.
Нэш еще долго перечислял, какие благодеяния совершал Хомер Т. Уиггинс культуре, гражданам великого штата Мичиган и всему роду человеческому. Камачо сидел в кресле и не перебивал его, время от времени поглядывая на часы.
Дрейфус поймал взгляд Камачо и подмигнул ему. Уиггинс, заметив это, вздрогнул.
Дождавшись, когда Нэш замолкнет, чтобы перевести дыхание, Камачо невинным тоном спросил:
– Вы адвокат-криминалист?
– Нет, – признался оратор. – Я специалист по корпоративному праву. Моя фирма уже десять лет консультирует Хомера. Мы вели его последнюю эмиссию на бирже, десять миллионов акций, и второочередные облигации…
– Ему нужен адвокат с опытом уголовных дел.
Нэш ошеломленно взглянул налево, на землистое, покрытое потом лицо уважаемого гражданина Хомера Т.Уиггинса, который уставился на Камачо, облизывая губы.
– Зачитайте ему его права, Дрейфус.
Оба агента знали, что это уже было сделано вчера, и Уиггинс отказался отвечать на вопросы в отсутствие адвоката. Дрейфус достал из бумажника стандартный текст и начал медленно, с чувством зачитывать его. Эта процедура оказывала потрясающее действие на людей, которые никогда в жизни не считали себя преступниками. Лицо Уиггинса сделалось белее мела, его дыхание стало частым и прерывистым. Похоже, ему чудилось, как рушатся колонны и сыплется штукатурка с потолка того величественного здания высокого положения и почестей, в котором он так уютно жил все эти годы.
Когда Дрейфус спрятал карточку с текстом, Уиггинс пролепетал:
– Вы меня арестуете?
– Посмотрим.
– На что? – спросил Мартин Прескотт Нэш, который и сам слегка побледнел.
– На то, получу ли я правдивые ответы на вопросы, которые собираюсь задать.