Едва за ним закрылась дверь, Ромашов окунул разгоряченное лицо в подставленные ладони, схватил себя за голову и глухо замычал, закачавшись на табуретке как ванька-встанька. Посидев так с минуту, он убрал руки и грустными больными глазами осмотрел комнату, словно искал в чем-то опоры или ответа:
- Ведь правильно же я поступил? Почему же так погано на душе, будто второй раз немцам сдался?.. Или все-таки неправильно?
В голосе Василия звучало столько отчаянной горечи, что Лидия, чувствовавшая все то же самое, что и он, вдруг взяла его руки в свои и сказала:
- Мы поступили так должны были поступить. Ведь он шпион, Вася. Он против Родины пошел. Даже хуже - против совести.
В ее тоне звучала неизвестно откуда взявшаяся вдруг уверенность и эта уверенность бальзамом растеклась по измученной душе Ромашова. Он благодарно улыбнулся и чуть сжал тонкие Лидины пальцы.
Вячеслав Гуляк, 26 лет, уроженец Рязанской области, служивший шофером отдельного автотранспортного батальона, сдавшийся в плен в ноябре 1941 года во время наступательной операции фашистов под Москвой, прошедший обучение в разведшколе абвера, переброшенный через линию фронта в качестве шпиона с позывным «Миша», был арестован спустя неделю скрытого наблюдения. На допросах показал, что в городе действуют еще один известный ему немецкий шпион по фамилии Ромашов, сведения о встрече с которым он еще не успел передать «Дедушке». Выражал готовность к сотрудничеству.
Осужден к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение. Выстрел отделением бойцов войск НКВД залпом из шести винтовочных стволов прервал жизнь изменника и предателя Родины. Перед смертью у приговоренного сдали нервы: он рыдал, падал на колени, умолял о помиловании, его еле привели в чувство. За несколько секунд до рокового выстрела он затрясся всем телом и, наверное, схватил бы сердечный приступ, если бы не прозвучала команда «Пли!».
Наблюдавший за казнью Летунов презрительно сморщился и прокомментировал: «Слизняк!».
Через неделю после беседы с полковником, проснувшись поутру, Лида нашла на столике возле своей кровати небольшую коробку с иностранной надписью «Lindt» на крышке и настоящим шоколадом внутри. Будто и нет никакой войны... Ромашов получил в благодарность теплое объятие и дружеский поцелуй в щеку. Глядя на радостную Лиду, он испытывал давно забытое ощущение собственной значимости - чувство, знакомое любому одиночке, который обретал вдруг близкого человека. Глядя на то, как Лида кусает ароматный шоколад крепкими белыми зубками и щурится от удовольсвтия, Василий впервые за долгое время чувствовал себя безоглядно счастливым.
-8-
8.
После истории с Гуляком Василий, наконец, решился заговорить с Летуновым на тему, которая давно беспокоила его сердце, рассудив, что благодаря своему поступку сумел завоевать у непробиваемого полковника какой-никакой кредит доверия. Но следующие два сеанса проводил бесполезный Коротков и Ромашов весь истомился, успокаивающе баюкая в себе те слова, что собирался сказать. Он ходил задумчивый, пасмурный и щелкал костяшками пальцев, что всегда выдавало в нем большое напряжение чувств.
Когда в их доме появился, наконец, Летунов, Василий чуть не бросился ему на шею и, едва высидев Лидину радиопередачу, напросился на личную беседу. Они вышли на участок, прошлись к дальнему его концу, откуда за забором виднелись лишь бескрайние луга и посадки. Полковник курил и с прищуром разглядывал мнущегося Ромашова, а тот вдруг в последний момент струхнувший этого пронизывающего властного взгляда еще пару минут собирался с мыслями.
- Что у вас, Василий Федорович?
- У меня есть одна просьба. Могу я просить о ее разрешении?
- Смотря что это за просьба.
- Вы можете узнать о моем отце? Когда я ушел на фронт он остался под Смоленском, а спустя месяц туда пришли немцы. Я успел получить от него лишь одно письмо, затем связь прервалась. Я ничего не знаю о нем - где он, что с ним, жив ли... Это мучает меня. У вас есть возможности выяснить о его судьбе...
- Да, возможности у нас есть. Желания вот только нет... - буднично произнес полковник, выдыхая в лицо Ромашову табачный дым.
Василий безропотно проглотил это, хотя не выносил запаха табака. В глазах его проявились слезы, голос дрогнул:
- Я прошу вас... Я умоляю вас... Мне нужно знать об отце. Кроме него у меня во всем свете никого нет. Мне будет спокойно, если просто буду знать, что он жив и у него все благополучно...
- Интересно, а вы думали о своем отце, когда сдавались в плен? - жестко осадил его Летунов.
Ромашов нашел в себе силу ответить едким вопросом, хотя уже ненавидел себя за затеянный разговор: