И все же к каким бы хитростям и предосторожностям они ни прибегали, все равно опасность существует, думал второй наиболее выгодный жених Соединенных Штатов, вертя баранку автофургона. Здесь были его родные места, здесь он чувствовал себя дома: ведь это страна свободных, колыбель демократии, расположенная за тысячи миль от кровавых диктаторских режимов и тайной полиции — а он сейчас был на поле боя. И ему не придется прибегнуть к помощи полиции или властей, он должен ежесекундно быть начеку.
Согласно правилам безопасности, установленным Уиллистоном, выходя за забор из колючей проволоки, ограждающий территорию «Преисподней», они не должны были иметь при себе оружия. Все это было удивительно — и здорово!
Добравшись до лесного дома, миллионер увидел, что Уиллистон вместе с остальными уже раскладывает продукты по холодильникам и в кухонную кладовку. Моложавый профессор вернулся первым — он всегда был первым. Когда все пакеты и коробки были опустошены, люди, которые никак не могли забыть Эдварда Р. Барринджера, переоделись в свободные комбинезоны. Теперь они были готовы приняться за работу: закончить обустройство трассы для бега с препятствиями и доделать тренажеры. Им пришлось изрядно попотеть под палящим солнцем: они валили деревья, выкапывали траншеи и связывали шершавые терпко пахнувшие смолой сосновые бревна для «стенки». К заходу солнца они окончательно поняли, насколько непригодными для операций в боевых условиях стали их тела, и осознали, сколь много им предстоит потрудиться, чтобы в свои сорок с лишним обрести опять нужную физическую форму и снова превратиться в быстрых ловких «джедов», какими они некогда были. Каскадер и миллионер-охотник оказались в наилучшей форме, от них не отставал Уиллистон, а лас-вегасский математик был менее прочих подготовлен для боевых действий. За ужином заговорщики сошлись на том, что им предстоит сделать немало, прежде чем они смогут ввязаться в бой с противником.
Они уже употребляли армейскую терминологию — опять. Дом был «штабом». Парадайз-сити — «зоной выброски», и обсуждали они «маршруты проникновения», «обеспечение безопасности» и «боевой порядок» неприятеля. Не прошло и сорока восьми часов, как повар Карстерса покинул лесной дом, а они уже выработали плотный график занятий. После этих занятий они встречали каждый заход солнца обессилевшими, но с чувством выполненного долга. Их трудовой день был долгим: подъем в шесть утра, до семи — зарядка, потом завтрак, потом они проводили шестьдесят минут на трассе преодоления препятствий, после чего наступала пора кросса по пересеченной местности. Добежав до озера, где им предстояло проплыть милю в холодной воде, они задыхались и истекали соленым потом. Но времени для отдыха у них не было, так как предстояло прыгать в ледяную воду. На другой день дистанция плавания увеличивалась до двух миль. А во время вечерних стрельб им надо было поупражняться сначала с пистолетами, потом с винтовками и, наконец, с автоматами. Они ели за десятерых, ругались на чем свет стоит, редко смеялись и, едва приложив голову к подушке, проваливались в долгий глубокий сон.
И вот их тела начали потихоньку оттаивать, вспоминать, оживать. Через неделю их походки стали другими, дыхание изменилось: теперь они и двигались как встарь — с настороженной проворностью диких зверей. Теперь Арболино мог добавить к их графику ежедневные занятия дзюдо и карате, курс владения холодным оружием и пол у забытую уже, хотя все еще знакомую, тактику ведения «грязного» боя без оружия. Коварные приемчики всплывали к памяти, и ими быстро, день за днем, час за часом, снова овладевали руки и ноги. Четверо мужчин, давно от этого отвыкшие, теперь опять вспоминали, как причинять боль, как наносить оглушающие удары, как калечить и убивать. Арболино поражался — хотя и не говорил об этом вслух — необузданной, почти дикарской, энергии и азарту профессора психологии: точно сидящий внутри Энди Уиллистона голодный хищник вдруг вырвался на свободу — так явно угадывалось в нем нечто жестокое, опасное и свирепое. Было ясно, что его тело мало что забыло из боевого прошлого, невзирая на долгие мирные годы тихого профессорства, ибо уже через пару дней он обрел рефлекторную — почти инстинктивную — ловкость и сноровку.