Второго наиболее выгодного жениха Соединенных Штатов также ожидала удача, хотя в поездке в Нью-Джерси его постигло небольшое разочарование. Покупка патронов для пистолетов и винтовок прошла без приключений, но лысый владелец оружейной лавки, который раньше имел право торговать боеприпасами для автоматического оружия, пожаловался, что «после этой заварушки с Кеннеди местное начальство держит ухо востро, так что даже у ребят теперь случаются перебои с этим делом». Ну, уж если даже «ребята» — группа затейников, которых объединила искренняя убежденность, что Аль Капоне оказался куда более талантливым бизнесменом, чем Генри Форд, — не всегда могли восполнить магазины своих автоматов, то дело и впрямь дрянь. Однако у предусмотрительного П. Т. Карстерса был в резерве запасной источник — бармен ночного клуба «Боллз оф файэр» в Гринвич-виллидж, где порция любого спиртного стоила полтора доллара, «экзотические танцовщицы» шли по пятьдесят, а жаркое на ребрышках готовили из рук вон плохо. Но у бармена был дружок, который водил дружбу с парнем, чей шурин работал в порту; тот, в свою очередь, имел обширные и разнообразные социальные контакты, которые могли бы поразить воображение Маргарет Мид или Кеннета Кларка[8] и которые в конце концов помогли раздобыть девять тысяч автоматных патронов для английских «Л-2A-3» плюс шесть тысяч патронов для всех типов американского стрелкового оружия калибра 0,45.
Все было краденое, и всем это было известно, о чем, впрочем, никто даже словом ни разу не обмолвился. Все необходимые переговоры велись с помощью сорока двадцатидолларовых банкнот, выложенных П. Т. Карстерсом. В остальном же вся беседа состояла из хмыканья, бессодержательных любезностей и разъяснений, куда, когда и как доставить груз. Груз был тяжелым и объемистым.
Красавец охотник знал также, что этот груз представляет опасность. Через час после того, как боеприпасы были загружены в грузовой отсек автофургона, он мчался на север, законопослушно оставаясь в пределах пятидесятимильного лимита скорости. Путь его лежал в «Преисподнюю».
Три дня спустя автофургон вернулся на Манхэттен. За рулем теперь сидел Сэмюэль Мордекай Гилман. Он был загорелым, похудевшим, окрепшим и даже еще более целеустремленным, чем обычно.
— Пожалуй, можно было бы заказать все по почте, — говорил он Уиллистону за обедом в отличном китайском ресторане на углу сто двадцать пятой улицы и Бродвея, — но я предпочитаю в таких делах действовать осмотрительно и придирчиво. Так что лучше уж я сам закуплю все эти приборы. Я лично хочу проверить все, что мне продают.
— Передай креветки, — попросил профессор.
— Ты считаешь, что я придира, не так ли, Энди?
Уиллистон пожал плечами.
— Ты считаешь, что я придира, — настаивал Гилман.
— Нет, не совсем так. Я считаю, что ты сейчас слопаешь всех креветок.
Человек, который никогда не ошибался, вздохнул и подтолкнул блюдо к приятелю.
— Ну ладно, пусть я придира — особенно в мелочах, — согласился человек из Лас-Вегаса.
— Это не так уж страшно, Сэмми.
— Да нет, ты не понимаешь. Просто меня так воспитали, я так привык.
Профессор психологии выложил себе в тарелку порцию креветок и кивнул.
— Только, пожалуйста, не рассказывай мне душещипательные истории о своем тяжелом детстве, — взмолился он. — Не здесь, во всяком случае. Я смертельно устал от своих пациентов.
— Мне нельзя ошибаться, я всегда должен поступать правильно, во всем. Мои родители — они же оба были учителями — так меня воспитали. Вот почему я все должен делать сам, а иначе я не смогу быть уверенным, что все делается правильно.
Уиллистон понимающе улыбнулся.
— Что касается твоей придирчивости, то это очень полезное качество, — уверил он друга. — Уж лучше быть таким придирой, чем открывать стрельбу в магазине или задираться в метро. Ты отличный работник, а это нынче редкость. Ты честен, трудолюбив и знаешь наизусть слова всех песен Коула Портера — так что нечего тебе терзаться из-за своей придирчивости.
— Мой отец…
Но худощавый вермонтец перебил Гилмана, нацелив на него вилку, точно учительскую указку:
— … был тяжелым человеком. А ты нет — просто немного беспокойный. Но мне это нравится. Нам всем это нравится, — убеждал его Уиллистон. — Без твоих недюжинных талантов, без твоей щепетильности и — да, временами раздражающей придирчивости у нас не было шансов на успех.
Теперь настал черед Гилмана улыбаться — на его лице расцвела благодарная, но почему-то невеселая улыбка.