— И давно ли вы из России? — с резким еврейским акцентом внезапно спросил сосед по скамейке и подвинулся ближе.
Фаберовский бросил косой взгляд на соседа, лицо которого показалось ему знакомым. Сосед был тщательно выбрит и на его загорелом лице явственно выделялась тонкая полоска на верхней губе на месте сбритых усов. Поляк не сомневался, что это лицо откуда-то из его до-якутского прошлого, но то возбуждение, которое овладевало им все сильнее с каждой милей, приближавшей его к английскому берегу, мешало ему собраться с мыслями.
— Не подскажете ли мне, где лучше остановиться в Лондоне? — спросил еврей, вставив в рот сигару и обхватывая ее толстыми красными губами. — Я знаю в Лондоне только «Королевский отель» Де Кейзера у моста Блэкфрайрз и отель Клариджа на Брук-стрит, но в последнем мне не очень чтобы нравится, там живет эта старая connasse Новикова. Эти разведенные психопатки так утомительны! — томно проговорил он, выпуская две струи дыма из ноздрей.
Упоминание об отеле Клариджа и о Новиковой поразило поляка. Рядом с ним сидел Мишель Ландезен, один из лучших агентов Рачковского, человек, который полтора года назад пытался убить Фаберовского, заложив в подвал его собственного дома на Эбби-роуд в Сент-Джонс-Вуде два пуда динамита. И только благодаря Артемию Ивановичу, который, сам того не желая, нарушил все планы Ландезена, они остались живы. Первой мыслью поляка было развернуться и дать Ландезену в морду. Эту безумную мысль тут же сменила другая — какие длинные руки все-таки у Рачковского!
«Песья кровь пан Артемий! — подумал поляк, — А ведь вместе столько в Якутске вынесли!»
Две молодых англичанки перешли с кормы на нос парома, чтобы через подзорную трубу взглянуть на уже наметившийся на горизонте меловые утесы Дувра.
— И таки как мне нравиться новая мода! — оживился Ландезен. — Еще два год назад под этим турнюром разве определишь, какой у бабы зад! А сейчас сразу видно! Вот посмотрите, — он интимным жестом дотронулся до колена Фаберовского и кивнул на дам. — Та, что справа — доска доской! А теперь взгляните на тот розан слева! Тут есть около чего походить! Я англичанок не очень люблю, я употреблял женщин всех национальностей и должен вам сказать, — Ландезен протянул руку с сигарой и стряхнул пепел за борт, — в постели нет никого, лучше евреек! Мой отец Мойша Геккельман был потомственным почетным гражданином города Пинска, и я тоже мог бы быть потомственным гражданином этого славного городка, покупать селедку по три копейки и резать на пять частей, и продавать по копейке. Моих денег мне вполне хватило бы, чтоб до конца не знать отказа у пинских женщин! Но мне пришлось уехать в Петербург…
— Пану следовало остаться в Пинске, — подал голос Фаберовский, пытаясь сообразить, чем грозила ему встреча с доверенным агентом Рачковского.
— Но мне же надо было делать карьеру! На доходы горного инженера я смог бы покупать таких женщин, каких вы не найдете в Пинске! Но боже мой, что за столица! Мне не хватало не только на женщин, но даже на еду! «Cherchez la femme!» [7]— сказал мне полковник Судейкин, когда его агент выследил меня у одной народоволки. Все глупости из-за женщин. Но что я мог поделать? Где еще столько евреек, кроме революции? Только в рублевых заведениях, а на них у меня не было денег…
Фаберовскому было не по себе от этой встречи. Может быть Рачковский, проведав про планы Федосеева, Селиверстова и Секеринского, решил на этот раз все-таки избавиться от поляка, как от опасного свидетеля?
— Идти под суд за связь с народоволками я не хотел, а отказаться от женщин не мог, — продолжал увлеченно тарахтеть еврей. — И что мне оставалось делать? С легкой руки полковника Судейкина я стал агентом Петербургского охранного отделения и теперь мог употреблять нигилисток с жандармского благословения.
«Может мне надо заманить его вниз и пристукнуть где-нибудь в уборной? — думал Фаберовский, смотря на холеное лицо Ландезена. — Или столкнуть его за борт? Но нет, на палубе слишком много народу. Это сразу заметят и выловят его из воды.»
— Какая божественная грудь! — подпрыгнул вдруг Ландезен и указал тросточкой на жену того самого бюргера, пришедшую с кормы. — Подержаться бы за нее руками!
Он встал и семенящей походкой опытного ловеласа сделал около немки полукруг и, встав на безопасном расстоянии, заговорил с ней. Поляку не было слышно слов, но по тому, как та решительно сжала ручку своего солнечного зонтика и Ландезен сделал шаг назад, становилось очевидным, что первый приступ не увенчался успехом.
«Если меня сейчас и убьет кто-нибудь, то уж не этот хлыщ, — решил Фаберовский. — Возможно, с ним на пароходе плывет еще кто-нибудь, кого я не знаю.»
Ландезен тем временем не оставлял своих попыток найти кратчайший путь к пышному бюсту облюбованной им дамы и поляк, воспользовавшись его отсутствием, взял французскую газету. Фаберовскому бросилась в глаза статейка, посвященная вынесенному пять дней назад Парижским судом исправительной полиции приговору по делу об изготовлении русскими бомбистами разрывных снарядов. Сразу найдя глазами фамилии обвиняемых, поляк с изумлением обнаружил в списке осужденных Ландезена. Семь человек получили по три года тюремного заключения и отправлены в тюрьму Ля Рокет, а Ландезен заочно, как не найденный полицией, приговаривался к пяти годам. Так вот причина того, почему Ландезен едет на пароме, сбрив усы!
«Я был несправедлив к пану Артемию! — подумал Фаберовский, откладывая газету. — Но теперь я рассчитаюсь с этим жидом!»
— Dreck mit pfeffer! [8]— выругался Ландезен, возвращаясь на скамейку. — Какая-то шикса, а возомнила о себе невесть что!
— Что, не получилось? — ехидно спросил Фаберовский.
— На этих немок нужно слишком много времени, — посетовал Ландезен. — С ними надо вздыхать, говорить о любви… Мне больше нечего делать, кроме вздыхать! Француженка бы из простого любопытства пошла со мной в каюту!
— В случае пана, на мой погляд, потребно приложить все усилия, и даже игнорировать ее мужа, который вместе с двумя своими дочками в любой момент может прийти сюда с кормы. Ибо пять лет сурового воздержания будут пану Ландезену тяжелы.
Сигара выпала изо рта Ландезена и, задержавшись по пути вниз на его шелковой жилетке, прожгла дыру.
— Foutre! — вскричал еврей и в ярости вышвырнул сигару за борт. — Кто вы?!
— Как же угораздило пана схлопотать пять лет?! От нас с паном Артемием Рачковский хотел избавиться, выслав до Якутску, а пана Ландезена, то значит, он решил сховать в тюрьме Ля Рокет… Но пан Ландезен спрытный, он убежал… Ай-яй-яй, как нехорошо.
— Фаберовский! — взвыл Ландезен, узнав поляка. — Я полагал, что вы в Сибири!
— Как видите — нет. Может, пан угостит меня в честь нашего повидания?
Ландезен обречено кивнул и они направились в буфет.
— Поведайте, пан, а куда Рачковский дел наших ирландцев после того, как его люди взяли нас на шхуне по приходе до Остенде? — спросил Фаберовский, пока они за столиком ждали стюарда.
— Да никуда они не девались! До сих пор ходят к Рачковскому в консульство и клянчат обещанные им за Джека Потрошителя 20 тонн динамита…
— Недобрый человек пан Рачковский. Обманул ирландцев, не оборонил пана Ландезена, выслал до Сибири нас с паном Артемием… А ведь мы для него посадили на пост комиссара лондонской Столичной полиции Джеймса Монро.
— Да этого Монро две недели назад отправили в отставку! — махнул рукой Ландезен.
Весть об отставке Монро была скорее утешительной для Фаберовского. Монро знал об их делишках с Джеком Потрошителем и ирландцами практически все, кроме того он сам приложил к ним руку и до тех пор, пока он находился на посту комиссара, они с Артемием Ивановичем всегда были нежелательными свидетелями для комиссара. Теперь же Монро не надо было бояться за свое место, а поляку — за свою жизнь.