— Смотрите, мисс Смит, вашего жениха, кажется, сожгли! — радостно воскликнула Какссон, тоже заметив дым. — Наверное, это кто-нибудь из ваших гостей, с которыми он так не по-джентльменски обошелся.
— Стивен сделал то, что следовало бы сделать мне самой, — огрызнулась Пенелопа. — Но надеюсь, что вы рано радуетесь, Барбара.
Выбравшись вместе с Какссон из кэба и расплатившись с извозчиком, она поняла, что дым идет не из дома, и что его источник находится за домом в саду.
— Добрый день, мисс Смит, — подошел к ним почтальон. — На ваш адрес телеграмма для какого-то мистера Фейберовского.
— Вы не знаете, что это за дым? — спросила она, забирая конверт.
— Не знаю, мисс, пожарные уже уехали.
Пенелопа толкнула калитку и поспешила по дорожке к крыльцу дома. Дверь была не заперта, и она вошла внутрь. В доме было непривычно тихо. Она заглянула в гостиную, потом прошла по коридору и проверила кухню. Там никого не было. Пусто было и в столовой. Сверху тоже не доносилось ни звука. Везде, куда бы не падал ее взгляд, был беспорядок. Со стен были содраны любовно развешанные ее мачехой картины и гобелены, несколько сломанных венских стульев горой лежали в столовой у выхода на террасу.
В душу к ней проник ужас.
— На пожар это непохоже, — сказала Какссон. — Наверное, дым произошел из-за кремации трупов где-нибудь в саду. Я бы этому не удивилась. Давайте лучше вызовем полицию.
«Что могло случиться со Стивеном и остальными?» — со страхом подумала Пенелопа, инстинктивно прижимая сумочку к груди, словно та могла защитить ее от неизвестной опасности. Ей захотелось немедленно уйти, но вместо этого она спросила дрожащим голосом:
— Есть тут кто нибудь? — и добавила робко: — Живой?
Ей никто не ответил и она рискнула войти в столовую. Через полуоткрытую дверь в сад она услышала треск костра и в нос ей ударил запах паленых тряпок.
— Давай, Батчелор, бросай, — слышался из сада решительный голос Фаберовского. — Подумаешь, кресло! Смит часы мои разломал с кукушкой — и то ничего!
И тут Пенелопа разозлилась. Она решительно толкнула стеклянную дверь и вышла на террасу. Батчелор и поляк, в штанах и нижних рубашках, потные и черные от копоти, швыряли в громадный костер разломанную мебель. Кругом по саду и на кустах были разбросаны полуобгоревшие литографии с медведями.
— Что вы тут делаете? — воскликнула она.
— Просто варвары какие-то! — поддакнула Какссон, высовываясь из-за ее плеча.
— Это ты что тут делаешь, Пенни? — спросил Фаберовский, даже не поворачиваясь, в то время как смущенный своим видом Батчелор отпрыгнул в кусты и окольными путями пробрался в дом.
— Вот видите, Пенни, вы беспокоитесь, не случилось ли что-нибудь с вашим женихом, а в это время он в таком виде вместе со своим слугой жжет в саду костры. Можно подумать, что мы не в цивилизованной Англии в конце просвещенного девятнадцатого столетия, а где-нибудь в Африке среди каннибалов и пигмеев.
— Тебе принесли телеграмму, Стивен, — сказала Пенелопа.
— Брось ее в костер.
— Может быть, ты ее все-таки прочитаешь? Возможно, это мистер Гурин извещает тебя о своем приезде.
Возможность приезда Владимирова шокировала Фаберовского. Его положение и так было сложным, а с приездом Артемия Ивановича оно становилось совсем безнадежным. Он взял у Пенелопы телеграмму и облегченно вздохнул, увидев, что она не распечатана. Значит, слова о приезде Владимирова не более, чем предположение.
— Может быть, и прочитаю, — поляк сунул телеграмму в карман штанов.
Пенелопа пришла сюда для серьезного разговора с поляком об их отношениях, но теперь она сама удивлялась тому, что, разговаривая с Фаберовским, она только ищет повода для скандала.
— Зачем ты сжигаешь мебель? — с вызовом спросила она.
— Первобытное варварство! — квакнула Какссон.
— Это не мебель, — охотно принял этот вызов Фаберовский. — Это набор дешевых гнутых деревяшек. Скажи еще, что я жгу картины, — он подцепил палкой тлеющую раскрашенную олеографию, изображавшую танцующее под дудку странное животное, подпись под которым утверждала, что это медведь на ярмарке.
— Тебе не жалко Эстер, которая вложила во все это столько души?
— Миссис Смит так много сделала для вас, мистер Фейберовский, стремясь воспитать у вас вкус и понятия о приличном, — поддержала ее Какссон, — но из вас никогда не получится даже жалкого подобия настоящего британца.
— Пусть бы она помогала лучше нищим в Ист-Энде! — огрызнулся поляк.
— Мало вы причинили горя, мало вы опозорили благородного доктора Смита, настоящего джентльмена и христианина, мало вам слез и невзгод, выпавших на долю его несчастной дочери после вашего постыдного бегства, — продолжала Какссон, испепеляя взором поляка, — так вы еще, вернувшись, позволяете себе измываться над почтенным семейством Смитов, так много испытавшим из-за вашей подлости и коварства!
— Убери свою шавку, Пенни, — бросил своей невесте Фаберовский. — Не для того я возвратился в Англию, чтобы слушать в своем доме всю эту чушь.
На глазах Пенелопы выступили злые слезы обиды.
— Я пошла на такой позор ради тебя, я приехала даже в церковь, чтобы дать тебе время скрыться из Лондона, а ты не послал мне даже телеграммы, что ты спасся. Лучше бы ты утонул!
— Да, мистер Фейберовский, вам следовало бы утонуть! — объявила мисс Какссон. — Когда тонул крейсер «Блудхаунд», ради спасения находившихся на борту женщин офицеры предпочли вовсе не садиться в шлюпки и с честью погибнуть в пучине. А вы вернулись и еще смеете всем нам указывать, что нам делать, а что нет!
— С вами, мисс Какссон, я вовсе не разговариваю, — сказал поляк. — Потрудитесь покинуть мой дом.
— Сейчас! Как же! Она приехала со мной и со мной же уедет!
«Боже! — подумала Пенелопа про себя. — Что я такое говорю! Если мы начали говорить таким образом, то чем же мы закончим?»
Фаберовский тоже чувствовал, что разговор идет не туда, и если не успокоить Пенелопу, то она, при подуськивании со стороны Какссон, непременно вцепится ему в глаза.
— Я не мог послать тебе телеграммы! — сдерживаясь, сказал он. — Там нет телеграфа!
— И где же такое место на земле, хотели бы мы знать, где нет телеграфа? — спросила Какссон.
— Я был в Якутске, это в самом центре Сибири.
— И что, в этом Якутске нет телеграфа? — Пенелопа решилась говорить как можно спокойнее, но бессовестная ложь Фаберовского привела ее в негодование.
— Нет, телеграф там отсутствует, потому что телеграфная линия доведена только до Омолоя.
Безупречно честные глаза Фаберовского и уверенный искренний тон поляка, которым он нес всю эту чушь, нервировали ее больше всего.
— Ну так съездил бы в этот Омолой, — сказала она.
— От Якутска до Омолоя как отсюда до Петербурга!
— Ну хорошо, там нет телеграфа, — согласилась Пенелопа. — А письмо ты послать мог?
— Кто бы мне разрешил послать оттуда тебе письмо! — взорвался Фаберовский. — А даже если бы и разрешили, то идет оно оттуда по полгода!
— Боже! Письмо идет полгода! — фыркнула Пенелопа, и картинно всплеснула руками. — Да за кого ты меня принимаешь, Стивен! Так я и поверила, что ты был в Сибири! И что там не было телеграфа, и что письмо идет оттуда полгода! Ты был на рудниках? Нет? Тогда чем же ты занимался там? Только не ври, ради Бога.
— Служил швейцаром в женской гимназии, — сказал Фаберовский и поник.
— Знаешь, Стивен, всю эту чушь про Сибирь ты можешь рассказывать моей мачехе. Эстер тебе поверит.
— Да, мистер Фейберовский, не следует держать нас за идиоток! — подхватила Какссон. — В наше время уже нет таких мест, где существует женская гимназия, но нет телеграфа!
— Курвины дочери!
Фаберовский в сердцах схватил медвежью шкуру, которую он приберегал на последний момент, сомневаясь, стоит ли ее предавать огню, и швырнул ее в костер, отчего сад сразу же заполнился вонью от паленой шерсти. Затем он вытер очки от пепла, налипшего на стекла, и, обойдя Пенелопу, пошел наверх, в комнату, служившую иногда спальней Эстер, где та скрывалась от домогательств доктора Смита.