А там посмотрим, как ваши "серьезные игроки" преодолеют сопротивление правительства и Парламента.
— Машиностроение? — Браун растянул рот в скептической улыбке. — Занятно. Ну какое может быть у них машиностроение? Мне недавно попадались исследования их потребительского рынка, и, знаете, эти материалы говорят о такой ущербности их промышленности, что мне странны ваши надежды. Валовой продукт — восемь тысяч долларов. Это треть от нашего. К примеру, каждая советская семья имеет возможность обновить свой автомобиль — если он есть — один раз в пятьдесят лет! Телевизор — в пятнадцать! Холодильник — раз в двадцать лет! Это уровень Нигерии!
— Это статистика, Браун. Вы не хуже меня знаете, как наши ястребы из года в год безоглядно завышают оценки советского военного бюджета, чтобы выбить из Парламента дополнительные расходы на оборону. Это просто статистика. Русские тоже считают, что производят в четыре раза больше тракторов, чем США, но это ни о чем не говорит.
— Подождите, Майнце! Вы сами только что рассказывали о древней технологии нефтедобычи! Но оставим это. Как вы правильно заметили — это всего лишь статистика, призвание которой — врать. Скажите мне вот что: насколько я знаком с вашим бизнесом — вы ведь чистый финансист, портфельный инвестор? Откуда такая активность на коммодити-рынках?
— Что вы ко мне привязались, Браун? В чем вы меня подозреваете? В работе на КГБ? Разве я пытаюсь влиять на вашу политику? Нет. Тогда почему вы лезете в мою коммерцию? Вы слышали такое слово — диверсификация? Вот это она и есть в чистом виде. Я вижу перед собой пустующий реальный рынок, пусть небольшой и рисковый, и пытаюсь его заполнить. Мне непросто достались мои деньги и терять их в каком-нибудь очередном глупом кризисе я совсем не хочу. Вместе с ворохом бумаги я желаю иметь что-то вещественное! Это понятно?
— Более чем, — Браун смотрел мне в глаза своими блеклыми гляделками и ожидал продолжения спича.
И я его не разочаровал:
— И больше оправдываться я не стану. Особенно перед вами. Я согласился принять участие в вашем проекте — этого довольно. Я и без вас мог бы открыть нечто подобное в своей маленькой Андорре и собрать под одной крышей всех хоть чуточку заметных ученых и инженеров. А знаете, что? Я ведь так и сделаю. Я предложу им работать на моих проектах. Химия, медицина, кибернетика — безразлично. Им даже не придется покидать своих лабораторий в Беркли, Цюрихе или Тавистокском институте.
Я замолчал, посчитав, что и без того наговорил очень много лишнего. Все-таки слабый из меня еще переговорщик. Ведь первейшее правило гласит: не лезь в тему, где чувствуешь свою слабую позицию. Отшутись, сошлись на головные боли, уйди от серьезного разговора, тяни резину, подготовься и только потом, когда будешь в себе уверен — лезь в спор. Но это для умных. Я не такой. Стоит попасть вожже под хвост — завожусь и начинаю молоть языком что попало. А он специально выводил меня из равновесия. Умеет ведь, сволочь.
— Мне казалось, — медленно проговорил Браун, — что вы уже поняли, как устроен мировой рынок? Но вы опять сумели меня удивить. Неужели вы в самом деле одиночка и за вами никого нет? Разве так бывает?
— Как видите, — я поднялся из кресла, развел руки в стороны. — Вот такой вот я. Удивительный. Документы по проекту пришлите в мой офис. В любой. Прощайте, Браун, спасибо за чудесный грог.
Спустя десять минут я ехал назад, в Лондон и мучительно соображал, чем мог себе навредить в состоявшемся разговоре? И чем ближе мы подъезжали к столице, тем становилось яснее, что ничем я себе не навредил, а только лишь набрал дополнительные очки — своей несговорчивостью, горячностью и нежеланием прислушиваться к признанным авторитетам. Чем они смогут мне навредить? Да ничем! Одним иском в суде больше или меньше — уже не важно, их и без того по десятку ежемесячно рассматривается. Мне еще здесь лет пять продержаться, а потом уже неважно будет кто там что обо мне станет думать. Завещание только нужно составить и в душеприказчики назначить… какой-нибудь благотворительный фонд с поэтическим названием вроде "Дружба народов". И создать его завтра же. А в управляющие назначить отца и кого-нибудь из Серегиных финансовых разбойников. С другой стороны, теперь у меня наверняка сложился имидж алчного буржуина, носом чувствующего малейшую прибыль, но избегающего открытой конкуренции.
И идея, пришедшая в голову в пылу спора, выглядела не такой уж никчемной. Ведь на самом деле ничего не стоит организовать в Андорре нечто вроде глобального исследовательского института, занятого всем подряд. От логистики океанских перевозок до спутниковой связи. Большинство работ отдавать сторонним лабораториям — самым передовым, самым оснащенным, а в Андорре держать штат профессиональных "придумывателей" и аналитиков, обрабатывающих результаты заказанных исследований. При нынешнем уровне развития коммуникаций и при небольшом понимании их ближайших перспектив, такое вполне можно воплотить уже сейчас! А если сделать для таких разработок существенные налоговые льготы в Андорре, а еще лучше — вместе с низкими налогами или вообще без них выдавать на первое время очень дешевые кредиты, то очень скоро мое маленькое княжество-королевство переплюнет и ЦЕРН. Какой там бюджет у ЦЕРНа? Триста-пятьсот миллионов швейцарских франков? Думаю, еще за пятьдесят они согласятся провести любое стороннее исследование. А за двести будут работать только над моими темами, пользуясь их результатами для своих текущих потребностей.
Но как обычно — кадры решают все. В Советском Союзе живут полтора миллиона человек, называющих себя "учеными", но только малая их часть, к сожалению, чего-то стоит. Полтора миллиона — это в пять раз больше, чем в Германии или Франции. Это почти в два раза больше, чем в Японии и гораздо больше, чем в США, но где патенты? Где достижения? Где открытия? Их поток настолько жидкий, что в пору ко всем обладателям ученых степеней применять статью 58 сталинского УК. За последние лет двадцать НИИ превратились в какую-то социальную программу поддержки люмпенов с высшим образованием. Образование бесплатно — и потому ничего не стоит. Если человек ничего не умеет и не хочет делать, он получает со скрипом высшее образование, затем идет в лаборанты, получает свои сто десять рублей, называется ученым, повторяет опыты, вычитанные начальником лаборатории в серьезных зарубежных журналах, если получает схожий результат — ездит на областные конференции встречаться с такими же бездарями. А потом вечером, в дружеской и непринужденной обстановке торжественно пропивает свою жизнь и вложенные в него средства. Как результат столь бурной научной деятельности приходится несчастной стране для содержания этих умников продавать станки и машины, ими же изобретенные, за полцены — чтобы хоть кто-то согласился их взять. А деньги идут на разработку новых, столь же коммерчески-эффективных станков, машин и двигателей. Я это знаю потому что сам едва не стал таким доцентом. И тогда, пять лет назад, это казалось достойным и полезным занятием.
Как так получилось, что образование, вещь, в общем, сугубо утилитарная, призванная служить улучшению ежедневной жизни, превратилась в какой-то фетиш, наличие которого стало оправдывать отсутствие результатов в работе? Непонятно и тягостно сознавать, что страна, умудрившаяся за тридцать лет пройти путь от всеобщей неграмотности до передовых позиций в образовании масс, остановилась на количественных показателях образования, упустив из виду его качество. И прежде всего, качество, как показатель последующих достижений выпускников ВУЗов.