Ухая, наклонив голову с бешеными глазами, могучая бронированная туша пятилась через высокую слоновую траву для повторной атаки. Носорог отступил на десять шагов, и Куце продолжал стоять и пристально глядеть ему в глаза, сосредоточив в этом взгляде всю свою волю, и зверь снова фыркнул и пошел в атаку. С тяжелым топотом, от которого содрогалась земля, носорог мчался на Куце, чтобы казнить его, а Куце стоял как вкопанный, и опять разъяренный фыркающий носорог шумно остановился перед ним. Остановился, вздымая широкие бока, злобно сверкая глазами, и Куце продолжал стоять пригнувшись и глядел на носорога. Он не стал поднимать ружье. Малейшее движение развеяло бы чары, то таинственное нечто, которое позволило человеку навязать зверю свою волю, свое я, свое превосходство. Чары были бы развеяны, и носорог довел бы атаку до конца, а Куце был вооружен всего лишь обездвиживающим ружьем. Пять секунд носорог, сопя и пыхтя, стоял в десяти шагах от него, затем попятился для последнего броска.
Куце ждал, сосредоточив внушение на Капесе, на носороге и на самом себе, ждал, когда Капеса отвлечет внимание зверя и вынудит его подставить бок под выстрел. Зверь тяжело попятился через траву, фыркая и сверля Куце взглядом, на секунду замер, напрягая могучие мышцы, и пошел в атаку. И тут включился в действие Капеса. Носорог бросился на Куце, а в десяти метрах от них Капеса вышел из травы на прогалину и хлопнул в ладоши, и зверь увидел его и изменил направление атаки. Повернув на полном ходу, с грохотом пошел на Капесу, и когда тысячекилограммовая туша протопала мимо Куце в пяти шагах, он сделал поворот и всадил шприц в носорога. Сквозь гул и грохот послышался выстрел, и серебристый шприц с красно-бело-синим оперением вонзился в здоровенную ляжку, а Капеса уже мчался к дереву. Он опередил носорога на десять шагов, и зверь яростно боднул ствол и с ходу ворвался в травянистые заросли, сверкая прочно засевшим шприцем, я пропал из виду.
И все, о чем тут рассказано, уложилось в шестьдесят секунд.
Глава десятая
Когда носорожихе исполнилось четыре года, у нее впервые наступила течка, и моча содержала гормон, который раздражал обоняние могучего самца, и он отыскал самку на ее территории в Умфурудзи. Она терпела его присутствие в силу своего состояния, а также потому, что он ухаживал за ней с поистине носорожьей настойчивостью. Она позволила ему покрыть ее, два дня продолжалась любовь милых неуклюжих исполинов, потом она не пожелала больше терпеть его, и он удалился.
Через год и пять месяцев родился детеныш: длина тела — семьдесят пять сантиметров, рост — тридцать восемь сантиметров, вес — около двадцати пяти килограммов, рога, понятно, еще не выросли. Три месяца он кормился материнским молоком, затем начал жевать побеги, до которых мог дотянуться, и мать помогала ему, пригибая ветки к земле, и он уписывал их вместе с колючками, так что только хруст стоял. Но он продолжал сосать материнское молоко — продолжал и тогда, когда подрос настолько, что ему для этого приходилось опускаться на передние колени, даже ложиться на живот. Полтора года мать выкармливала его молоком и каждый день совершала вместе с ним большие переходы, чтобы львы не могли добраться до него. Она все еще разрешала ему сосать, если он требовал, даже когда у нее началась новая течка, и другой самец нашел ее по запаху, и она подпустила самца к себе. Первый детеныш должен был оставаться с матерью еще полтора года, до рождения второго отпрыска, после чего первенцу полагалось «подвинуться» и начать самостоятельную жизнь.
Детеныш уже заметно вырос, его мать уже девять месяцев носила второго, когда в Мусусумойе развернулась операция «Носорог».
На рассвете дул холодный северный ветер, пригибая высокую траву. Они стояли, изучая след, на который их вывели следопыты старины Нормана, и проклинали ветер. Свежий след ясно выделялся на мягкой песчаной тропинке среди травы, зверь прошел здесь час-другой назад, даже морщины подушечек можно различить, но что толку при таком ветре. Достаточно присесть и дунуть, чтобы след размазался — и не отличишь его от вчерашнего следа. А след направлялся в ту же сторону, что и ветер, иначе и быть не могло, ведь носорог предпочитает идти по ветру, чтобы лучше чуять все, что приближается со спины. Такая же история была вчера. Они шли по вызывающе свежему следу, шли по ветру, и все отпечатки свежие, оставлены самое большее полчаса назад, и навоз теплый, влажный, и морщины подушечек видны, а толку чуть. Носорог шел по ветру, ветер приносил ему их запах, и зверь продолжал уходить. Они преследовали его до самого заката, потом пришлось сдаться. Сегодняшний день сулил то же самое. И они решили пойти против ветра и рассыпались редкой цепочкой, высматривая другие следы на травянистых буграх. В полдень Бен обнаружил след носорожихи и детеныша. Они пошли по следу и в час дня увидели животных, залегших в тени, и Томпсон всадил в самку шприц, и она, яростно пыхтя и фыркая, с трудом поднялась на ноги и затрусила прочь, и детеныш побежал за ней вприпрыжку, прижимая уши к голове.