С вершины холма желто-буро-серый буш казался тускло-лиловым от знойного марева. Местами мы проезжали вспаханные поля — бурые, окаменевшие, истосковавшиеся по дождю, кое-где бродил тощий скот. По соседству с полями обычно располагались краали их владельцев: хижины из жердей под растрепанной кровлей, небольшие амбары из того же материала, скотный двор, обнесенный изгородью из сухих веток, две или три жены, смотря по состоятельности хозяина, стайка детишек, поджарые псы, копающиеся в земле куры, козы, иногда — три-четыре поросенка. Коз в этих краях много. Козлятина не больно-то вкусна и козы поедают весь подножный корм, куда лучше было бы держать овец или побольше свиней, но переделать здешнего хозяина невозможно, он любит, чтобы было много коз. Козы — его состояние, за них и за крупный рогатый скот покупают жен. Чем больше коз, тем больше детей, больше дочерей, за которых можно получить еще коз. По-своему логично.
Обитатели краалей махали нам руками, провожая взглядом машины, ползущие со скоростью двадцать пять километров в час; кое-где мы развивали скорость до сорока километров, но тут же опять сбавляли, и ребятишки выбегали из хижин и улыбались и прыгали от восторга. Иногда встречался прибитый к дереву указатель. Иногда мы останавливались, чтобы грузовики догнали нас. Пропускали их вперед, и мимо нас ползли громадные облака пыли и здоровенные трясущиеся клетки с носорогами, потом мы снова их обгоняли. Мелкая пыль покрывала наши брови, зубы, губы в уголках рта. Защищая от пыли волосы, мы не снимали шляп.
Двадцать-таких-сяких-пять километров в час…
Возле указателя с надписью «Миссия и больница Мери-Маунт» мы увидели трясущийся по дороге местный автобус, и эта картина напомнила мне английскую провинцию субботним утром. Затем после долгой езды добрались до Ньямахобоко, где почему-то сразу три африканские лавчонки, крытые рифленым железом, с цементными ступеньками, выстроились в ряд под солнцем посреди буша. На одной — большая реклама кока-колы, на другой — такая же реклама хабли-бабли, у третьей — поперек стены огромный красно-белый плакат: «Кончил дело — закури сигарету „Лайф“». Перед магазинами прогуливались куры; сидевшие на солнышке африканцы воззрились на нас. Мы остановились, чтобы подождать грузовики, и я зашел в лавку с рекламой хабли-бабли, принадлежащую, как гласила вывеска, некому С. Н. Зичаво. Меня встретил запах сахара, ситца, муки, веревок, лемехов и пота.
— Дайте-ка нам хабли-бабли, — попросил я.
Мистер С. Н. Зичаво виновато улыбнулся.
— Хабли-бабли нет, только кока-кола.
— Что? Нет пепси-колы?!
— Нет, сэр.
— Но ведь на рекламе написано: «Пейте хабли-бабли, пейте на здоровье». А кока-кола — в соседней лавке.
— Так точно, сэр.
— Или в Ньямахобоко такой спрос на пепси-колу, что все разобрали?
— Так точно, сэр, — улыбнулся мистер С. Н. Зичаво.
— Тогда уж сняли бы рекламу, — предложил я. — Только сбиваете с толку проезжих. А пиво есть?
— Есть, сэр! — просиял мистер С. Н. Зичаво. — Какое угодно — «Лайон» или «Касл»?
— Только не мне, — вмешался Невин. — Я при исполнении.
— Ладно, — сказал я. — Бутылку «Лайон» мне и бутылку кока-колы Управлению национальных парков и охраны дикой фауны.
Солнце склонилось к горизонту, когда мы въехали в Маунт-Дарвин. Есть в Родезии городок под названием Энкелдоорн, что можно перевести как «сплошные колючки», давший повод для следующей шутки: дескать, объявлен всеродезийский конкурс, победитель которого награждается недельной путевкой в Энкелдоорн, номер два — двухнедельной путевкой и так далее. Так вот, на место Энкел-доорна следовало бы поставить Маунт-Дарвин, да только этот городишко до того захудалый, что даже шутки не удостоился.
Мы остановились у бензоколонки, вскоре приползли и наши грузовики. Пока они заправлялись, я влез на клетки, чтобы посмотреть на носорогов. Наши узники лежали, испуганные и присмиревшие, беспокойно поводя ушами. Даже мое появление не заставило их подняться и вызвать меня на дуэль или хотя бы взглянуть на меня. Барбара тоже лежала смирнехонько; на нее было страшно смотреть — морда в крови, и все кругом перепачкано кровью. Я с тревогой спрашивал себя, каково-то ей придется в Гона-ре-Жоу безоружной. Правда, второй рог уцелел, но он был совсем короткий и помещался ближе ко лбу — не очень-то повоюешь, не говоря уже о том, что пройдет какое-то время, прежде чем она приспособится им действовать. Заметят ли львы, что она лишилась своего главного оружия? Скорее всего, заметят и скорее всего все равно не станут связываться. Придется ей изменить свои повадки, перестать бросаться на всех и каждого, покуда снова не отрастет передний рог.