***
8.11.1932. Российская империя, Санкт-Петербург, Лиговский проспект 4, штаб Отдельного корпуса жандармов.
“Его превосходительству Начальнику ОД ОКЖ Генерал-лейтенанту М.Ф. фон Коттену Произведенной по вашему указанию проверкой установлено, что об ответственности за убийство подполковника ОКЖ Никишова П.П. заявила Боевая группа “Объединенной РСДП” (Савинков). По распространяемой через газету “Объединенной РСДП” “Правда” (Швейцария) версии, теракт совершен в качестве мести за участие Никишова осенью 1931 года в ликвидации подпольной молодежной организации “Утренняя Заря”, близкой к “Объединенной РСДП”, в Вильне. Личность исполнителя теракта не называется. По данным агентов внутреннего наблюдения установлен подозреваемый в организации теракта:Григулявичус Ю.Р. по прозвищу “Юзик” (справку ЦСА о личности прилагаю). Указанный Григулявичус находился в Санкт-Петербурге с 15.10. с.г., выехав с разрешения исправляющего административный надзор полицмейстера г. Вильно в столицу для подыскания места учебы. Обнаружено, что во время нахождения в Санкт-Петербурге Григулявичус проживал по ул. Кемская 8 - 3, хозяин квартиры - Смирнов А.П. подозревается в причастности к подпольной организации “Объединенной РСДП”. О деятельности Григулявичуса во время нахождения в Санкт-Петербурге сведений не имеется. Григулявичус был задержан 21.10. с.г. в ходе общей разработки лиц, склонных к антиправительственной деятельности на предмет причастности к убийству Никишова. Опрос произведен поручиком Бахметьевым (3 делопроизводство ОД ОКЖ), Григулявичус причастность к преступлению отрицал, отпущен 22.10. с.г. с предписанием покинуть Санкт-Петербург в течение суток. По месту временного проживания более не появлялся, в г. Вильна не прибыл, местонахождение его неизвестно. 7.11. с.г. Григулявичус объявлен мною во всероссийский розыск. Обращаю ваше внимание, что доказательствами участия Григулявичуса в убийстве Никишова следствие не располагает, данные о его причастности состоят лишь из сообщений сотрудниковвнутреннего наблюдения, базирующихся, вероятно, на сообщении самого Григулявичуса Боевой группе “Объединенной РСДП”. Заведующий 1 делопроизводствомОД ОКЖ подполковник Сиволапов В.А”. Прочитав рапорт, генерал потер рукой лоб, и уточнил у сидящего напротив офицера: - Владимир Александрович, как прикажете понимать последнее замечание? - Для суда на Григулявичуса у нас ничего пока нет. То есть, если он, конечно, сам не признается. Но это же его поймать сперва надо - развел широкие ладони в стороны жандарм. Разговоры их боевки ничего не стоят, они, бывало, приписывали себе совершенно случайные происшествия, помните? А донесения агентов в суд не предъявишь. Да и нет там ничего конкретного, слухи единственно. - Очень интересно. Считаете, Юзик этот, мог приписать себе теракт? Для престижа? - насторожился Коттен. - Да нет, не похоже. По данным Гриднина там действительно был третий. Плаксин, которого пристрелили при задержании, успел, умирая, Николаю Ильичу наболтать. Но это тоже не доказательство. Так, основание для розыска. Тем более, тут могут возникнуть вопросы к Отдельной команде… - подполковник взглянул на начальство, убедился, что слова его раздражения не вызвали, и закончил: Могут начать спрашивать, что мол, как это? Убитый при сопротивлении, еще и поговорить успел? - Мало ли как - буркнул, поморщившись, начальник. Ранили смертельно, до врача не дожил, а шепнуть успел. Бывает! - Несомненно - тут же согласился подполковник, приняв немедленно вид сугубо формальный, разногласий с официальной версией никоим образом не выражающий. Но я ведь про суд. А сейчас даже по Указу… - Я понял. В целом, с вашими выводами согласен, что предполагаете делать? - Григулявичус нужен - вздохнул жандарм. А он, по непроверенным сведениям, сразу как от нас вышел, ушел на нелегалку и потом за кордон. Сейчас возможно, уже за границей. - Разведку озадачили? - Так точно, и Разведчасть и наших, по эмигрантам. - Ну что ж. Будем ждать, где-нибудь все равно проявится.
***
8.11.1932. Франция, Париж.
Агенты Корпуса не ошиблись. Юзик к тому времени действительно был далеко за пределами Российской империи, в Париже. Тремя неделями раньше, вернувшись в Вильну, он не заходя домой бросился к Модзелевскому, руководителю виленской “Объединенки”. Услышав о том, что молодой подпольщик, будучи в столице расправился с руководителем прошлогоднего погрома виленского подполья, глава нелегальной литовской и польской “Объединенки”, маленький, сухой, но при этом очень подвижный поляк сначала долго молчал, а потом, посмотрев пронзительными, умными глазами на Юозаса, приказал уезжать из России. - Зыгмунт, но куда? - с отчаяньем в голосе, спросил его тогда Григулявичус. - Во Францию. Там сейчас литовцев и поляков много. Французский ты в гимназии учил, польский знаешь. Ты и английский немного знаешь, но там устроится трудно. А в России тебе оставаться нельзя. Убьют. И ладно, если сразу убьют - хладнокровно произнес подпольщик. А то ведь, сначала расспросят. И допытают до донышка, чего им со смертником церемонится? Не только себя подведешь. В общем, уматывай и как можно скорее. А до отъезда на нелегальное положение. С прямо этой вот минуты. Франция его устроила. Так случилось, что у него было к кому обратиться в этой стране, а опасность, грозящую на родине, он осознавал и сам. Добрался до Варшавы, получил от польских товарищей из левых националистов паспорт на имя Мартина Антуана, и через три дня вышел из вагона на Северном вокзале Парижа. На пятый день пребывания в столице Франции, когда изнывая от безызвестности дальнейшего своего существования но природной любознательности от того не утратив, он успел посмотреть Версаль и Лувр, Елисейские поля и Булонский лес, подняться на Эйфелеву башню и побродить по Монматру, Юзика наконец вызвали на встречу. В небольшом бистро на тихой, узкой улочке неподалеку от авеню Франциска, его ждал невысокий, худощавый господин, одетый солидно, но неброско. Не узнать его молодой марксист не мог, слишком часто публиковали в российских газетах еще лет пять назад фотопортреты легендарного террориста. Сначала вождя эсеровской боевки, потом командующего отрядами “Союза защиты революции и свободы”, потом, после разгрома второй революции, вдохновителя партизанских отрядов (газеты, безусловно, именовали их не иначе как банды) в приграничье западных губерний империи. Последние годы в России официальная пресса вспоминать о нем не любила. Но Григулявичус знал, все знали, что улыбающийся сейчас ему из полумрака залы человек оружия не сложил, как не складывал его после предыдущих поражений. Последние пять лет Савинков, которого беглецу из России настрого приказано было называть по партийному псевдониму: “Павел Иванович”, хоть и смешно это выглядело по отношению к столь знаменитой личности, вновь возглавлял Боевую группу. Крыло объединившейся красной эмиграции, которое единственное занималось на сегодняшний день реальной боевой работой. Для Юозаса сама встреча с таким человеком была, пожалуй, высочайшей честью. Больше его восхитило бы, наверное, только приглашение поговорить с самим Бухариным, председателем ЦК Объединенной РСДП, соратником покойных великих вождей Ленина, Чернова и Троцкого. Савинков командовал теми, для кого революция не кончилась. После беспощадного усмирения восстаний в России, многие из успевших убраться за границу эмигрантов были готовы и дальше проливать свою и чужую кровь во имя светлого будущего. Их и принял под свою руку “Павел Иванович”. Из бежавших с родины бойцов повстанческих отрядов и рабочих дружин, красногвардейцев, боевиков подпольных социалистических партий, он сформировал новую команду. Именно на савинковцев лидеры всех тогда еще существовавших нелегальных левых партий возложили задачи поддержания связи красной эмиграции с Россией и проведение “военных акций”. Боевое крыло не подчинялось никому. Савинков, вошедший в созданную семь лет назад в Цюрихе “Объединенную революционную социал-демократическую партию”, “Объединенку”, выговорил для своих ребят право действовать, не отчитываясь в ЦК новоиспеченной коалиции. Об этих перипетиях в левых кругах знали все. “Павел Иванович” вновь стал самым ярким героем околореволюционной публики. Операции его посланцев взрывали спокойствие победившей монархии, нападения на представителей власти не давали империи забыть о мятежном времени и… приносили нелегальным социалистам покровительство лиц заинтересованных в нестабильной России. Отчасти именно действия непримиримых, побудили Николая II объявить в двадцать восьмом году амнистию готовым отойти от вооруженной борьбы красным. Смягчение положений указа о борьбе с терроризмом, дозволение умеренных левых партий, прощение явившихся с повинной и готовых отказаться от насильственных методов подпольщиков, принесли свои плоды. Многие действительно прекратили войну с самодержавием, вернулась даже часть помилованных эмигрантов. Влияние нелегальных ячеек “соци” пошло на убыль, но через три года, 7 ноября 1931 года, в годовщину начала второй революции, Савинков эту идиллию сокрушил. Боевики группы перехватили на дороге в Царское Село автомобиль Великого князя Бориса Владимировича, зятя императора, занимавшего после сына Николая, второе место в очереди на трон. Савинков громко напомнил о себе всему миру, но сам он, как и другие деятели красного подполья понимал - акция стала проигрышем. Общий шок от убийства члена династии, позволил жандармам забыть о законе, и власть ответила лютыми репрессиями, при пусть сдержанном, но одобрении начавшего привыкать к внутрироссийскому миру общества. Подогрев ненадолго интерес к “Объединенке” и ее Боевой группе, теракт привел к истреблению левого подполья в России, которое последовавшие за убийством облавы и высылки смели почти полностью. Впрочем, левая молодежь, такая, как повествующий сейчас Савинкову о своих петербургских похождениях паренек, в разгроме нелегальных социалистов винила, разумеется, исключительно самодержавие. Пришедшие “в революцию” во время недолгой “оттепели”, вчерашние (а порой еще и сегодняшние) гимназисты и студенты не были готовы к тому, что на них обрушилось. Павел Иванович точно знал, что периодически печатаемое в иностранных газетах “Высочайшее дозволение на применение жандармским корпусом России пыток”, запугивающее сытых буржуа благополучной Европы “кровавой охранкой кровавого Николая”, не более чем фальшивка, состряпанная пресс-бюро “Объединенки”. Но, как и любой причастный к российскому подполью, он знал и другое. Несмотря на отсутствие официального разрешения, жандармы, вышедшие из тех же беспощадных схваток начала двадцатых годов, что и их противники, получив сколь-нибудь весомый повод, работали отнюдь не в белых перчатках. Многих сочувствующих безжалостные акции охранки навсегда от социализма отпугнули, кого-то сломали. А кое-кого, как, похоже, сидящего напротив, наоборот ожесточили. Неудивительно. Еще за день до убийства Великого князя, социалистическая деятельность сулила при задержании не более чем сутки в участке и штраф, делая “подпольную” работу, заключающуюся обычно в веселых вечеринках со спорами о политике, расклеивании листовок и редких митингах, развлечением, приличествующим прогрессивному человеку. Принять за совершенно то же самое месяцы в камере, не прекращающиеся даже ночью допросы и вязкий, постоянно поддерживаемый следователями ужас надвигающейся виселицы, положенной за одну принадлежность к террористической организации - а кто мог поручиться узнику, что его кружок таковой не признают? - было испытанием не из легких. Прошедшие этот экзамен имели веские основания для ненависти и, как правило, свой, личный, счет к Российской империи. Именно из таких Савинков старался подбирать боевиков в Группу. Рассказ Григулявичуса за рамки обычного не выходил. Ну узнал парень в Питере на улице допрашивавшего его год назад жандарма… Резоны для мщения у него уж верно водились. Что такое царская тюрьма и допросы охранки Борис представлял прекрасно, а потому ничего удивительного в поведении молодого подпольщика не видел. Поступок бесспорно смелый, личность этот латыш, по всему видать, радикальная, но… сколько их таких было? И будет… Порасспросить поподробнее, однако ж, несомненно, следовало: - Ты в полицию потом попал, так? - В охранку, на Литейный - кивнул Юзик. Но знаете, товарищ… простите, Павел Николаевич… мне тогда все равно было. Грохну, думаю этого гада, а там хоть в петлю. Ну уж больно сволочь такая, вредная. Упусти я его, а вдруг ему завтра еще кто из наших попадет, понимаете? - Это правильно. Но ты братец, однако, анархист - улыбнулся легендарный революционер молодому коллеге. Индивидуальным террором занялся? Слова вождя привели Григулявичуса в замешательство. Он помялся, но ответил твердо, хотя и сбивчиво: - Да он гад, Никишов этот. Понимаете, Павел Иванович, гад! Он в тридцать первом, ну когда нас всех забрали, в Вильне, он же там заправлял всем. Местные, ну, виленские жандармы, они все ему подчинялись. Там наших ребят пытали, в тюрьме. И девушек, всех! Понимаете, я как его узнал тогда, в Питере, на улице, я не мог его упустить. Просто такое бешенство нахлынуло, что никак невозможно. - А я понимаю - негромко, проникновенным тоном заметил получивший подтверждение своим предположениям Савинков. Превосходно понимаю, мне, знаешь ли, тоже терять товарищей доводилось. Он помолчал, давая собеседнику время вспомнить кто перед ним и проникнуться словами старшего товарища, затем продолжил: И претензий не предъявлю. Но если ты захочешь продолжить борьбу, знай - акция хороша тогда, когда она грамотно спланирована и идет на пользу не твоему чувству мести, но делу революции. Личные чувства должно подчинять линии партии, товарищ Юзик. И только партии! Савинков бросил взгляд на сконфуженного мальчишку. Мальчишка и есть, ничего больше. Девятнадцать лет, в этом возрасте все экстремисты, в собственную смерть не верят, стремятся переделать мир, в кумирах еще не сомневаются, верят истово, замечательный материал… - Я к тому - пояснил Борис Викторович, что террор это не месть. Это только способ. Метод борьбы, соображаешь? Цель не убить одного - двух мерзавцев, царь себе других найдет, дело не хитрое. Цель разбудить народ, расшатать устои закосневшего самодержавия. А не по подворотням с уголовными жандармов бить. Откуда, кстати, эта шпана взялась? - резко сменил он тему, внимательно изучая реакцию собеседника. - Так… - парнишка вновь ощутимо смутился. Я ведь там жил, ну на квартире. В Питере… - Ты курьером приехал, литературу возил? - перебил его вождь боевиков. - Да, “Правду”, она контрабандой через порт пришла - подтвердил Юозас. Но я все передал, просто не мог сразу уехать - надо было выждать, чтоб правдоподобно было. Я же поднадзорный, отпросился, как бы место учебы присмотреть. Ну вот, а если сразу назад вернуться - подозрительно. - Верно. - Ну вот… - он замолчал, убедился, что человек напротив ждет продолжения и сворачивать тему не намерен, и нехотя продолжил: Ну, я с соседями познакомился, с местными. С Лиговки, то есть. Случайно, в общем-то, гулял когда. Вот. Они действительно… хулиганят иной раз. - Угу - согласился Савинков. И прохожим карманы иной раз чистят. Ты что, подзаработать решил? - Да нет, как вы могли подумать? - возмутился Юзик. Я просто с ними бродил, за компанию. Город смотрел, даже агитировать немного начал. Они хорошие ребята, из рабочих. Шебутные только. Вот… А в тот вечер, мы по улице шли, недалеко от Лиговского. Смотрю - идет. Я его сразу узнал, он меня три раза в Стефановской тюрьме допрашивал. Ну, думаю, все. Не уйдешь. Ребятам говорю - гад, мол. Не сказал, что жандарм, они б струхнули, наверное. Собеседник при этом поощрительно улыбнулся, подумав доброжелательно: “А молодец, быстро соображает. Без шпаны, небось, и не завалил бы такого зверя. Подполковник, из старых, наверняка стреляный. И в рассуждении своем парнишка прав, блатные на жандарма едва ли б полезли. Нет, умница - ловко организовал. Что там дальше?” - Они мне - мол, подожди - продолжал Григулявичус, - сейчас высмотрим, в какой он дом пойдет, в подворотне и встретим. Так и вышло. Никишов, когда к арке повернул, Васька туда вперед него - шасть! И выходит навстречу - прикурить, говорит, позвольте, или как-то так, я плохо расслышал. Никишов ему: “Мерзавец!” И в карман, за стволом. Ну, мы как раз с Гришкой подскочили со спины, железячиной его по башке отоварили, повалился. Дорезали потом. Борис отметил, что в рассказе литовец употребляет все время исключительно “мы”, и переспросил: - Резал-то кто? - Я - чуть опустив глаза, почти шепотом ответил Юзик. Дождался, пока Борис Викторович снова кивнет, и закончил: - Ребята его обшарили потом, часы взяли, бумажник. Удостоверение нашли когда - струсили, начали на меня волну гнать, мол - в эдакое дело втравил. Васька даже за нож схватился было. Я тогда и говорю: “сейчас дорежу его, и все - свидетелей нет, а виноватый, если что, я буду”. Тем и успокоил. “Правдоподобно - отметил для себя Савинков. Он знал, что первый раз убить вот так, ножом, непосредственно своими руками, грязно и кроваво - тяжело. Упоминание о подтолкнувшей к действию стычке с бандитами, придавало рассказу законченность. Привирает, впрочем, наверняка. Небось, не сам вызвался, дружки-грабители и заставили, убивай мол, и бери на себя. Но это ничего, это ладно. Тут его на откровенность вытягивать и не след, пусть уверенней себя чувствует”. И мысли потекли в другую сторону: “А неплохой боец может выйти. Держится неплохо, кровь попробовал, назад пути ему нет”. Что-то все же немного смущало. Молодых боевиков, восторженных, с горящими глазами и гремучей смесью левых идей в голове, он повидал немало. Эсеров до войны, бойцов Красной гвардии после… Но этот, только что приехавший из России, несмотря на складный, непохожий на выдумку пересказ событий, от привычного юнца-подпольщика чем-то неуловимо отличался. Присевший на край стула Юзик был одет хоть и в недорогой, но аккуратный и со вкусом подобранный явно французского производства костюм, вел себя почтительно, но спокойно. Не совсем правильно он себя вел, не так, как должен бы первый раз оказавшийся в чужой стране паренек из российской провинции. Об этом Борис, закончив с расспросами о теракте, и спросил: - Ты первый раз в Париже? - Да, впервые. - Ты, друг мой - широко улыбнулся легендарный террорист, - не шепчи. Иначе невесть что о нас французы подумают. Сядь поудобнее, не жмись на краю. И брось церемонии разводить, я тебе не генерал. У нас товарищеский тон принят, вместе под пули ходим, чего уж тут… А вообще за границей раньше бывал? - Нет, я даже в России в Петербурге только несколько раз был, да у себя - в Вильне, в Трокае. - А в Париже где устроился? - У Лопато. Это братья, они тут торговлю держат. Дела идут, даже дом в Париже купили. Старший - Илья, он за моей тетушкой Софьей когда-то ухаживал, потому меня приютили. Одеться вот помогли, освоится. Я же французский из гимназического курса только знаю. Они неплохие люди, только в политическом плане отсталые. Ну, они же французы теперь, российские дела их не занимают. - Ты у них и живешь? - понял Савинков. А они знают, почему ты из дома уехал? - Я сказал, что неприятности с полицией из-за левого кружка. Они понимают, что в России быть марксистом опасно, десять лет назад уехали. Но про акцию - теперь, приободрившись после сделанного отчета, Григулявичус предпочел назвать это так - я им не рассказывал. - А про то, что в Париже у тебя товарищи есть? - Ни в коем случае. Я с конспирацией знаком. - Молодец - Савинков поощрительно улыбнулся, и пристально взглянув в глаза собеседнику, спросил: - Чем дальше заняться думаешь? - Хотел бы приносить пользу партии - ожидаемо отозвался Юзик. - А где? - Где партия распорядится. Но хотелось бы живого дела. - А в терроре не хотел бы работать? Парень задумался. И этим снова произвел на Бориса впечатление скорее положительное. Время восторженных юношей, умеющих только броситься, обложившись динамитом, под колеса автомобиля объекта, прошли. Сейчас группе требовались боевики, умеющие не только жертвовать собой, но и думать. А таких у него имелось немного. - Я сейчас в розыскных листах значусь - неуверенно произнес Григулявичус. Вы не подумайте, я не трус, я на любой риск готов. Но не хотелось бы подвести товарищей, понимаете? - Понимаю. - Ну вот - Юзик пожал плечами. А так хотел бы, конечно. Все же, пропаганда - это неосновательно. Чтобы это зажравшееся стадо разбудить, надо пулей. Газетой их не тронуть, они газет не читают. Дома мы неплохо через границу “посылки” таскать наладились, и литературу перевозили, и оружие. И у военных оружие покупали, дружины готовили. Я стрелять умею, из револьвера, из ружья, даже из автомата стрелял. Связи среди пограничников есть, могу и с этой стороны заняться. - Автомат? - удивился Борис. - Ага, ППД. Новейшее оружие, меньше винтовки, а стреляет как пулемет. Такое пока только у погранстражи есть. - Интересно. Но у нас такого покуда нет. А вот дело для тебя найдется. В Россию действительно рано, но для революции можно и за границей потрудиться. Готов? - Готов, Павел Иванович. Конечно, готов!