***
Арно жил в богатом особняке, выходец из аристократического рода, общий язык с ним Толстой нашел быстро, супруге агента представился в качестве доверенного лица швейцарского банка, тема курсовой разницы ценных бумаг хозяйку дома заинтересовала. С тех пор отношения с семьей Олдхэмов стали дружескими. Один из сыновей специалиста Foreign Office по разработке шифров и дешифрованию на деньги Разведчасти отправился учиться на континент, это позволяло отцу не вызывая подозрений, выезжать заграницу и привозить с собой материалы. Пил бывший капитан действительно сильно, но тут интересы жандармов и супруги Эрнста сошлись, и на время удалось тягу агента к спиртному ограничить. Вновь запои у Олдхэма начались в 1932 году, от работы с секретными материалами его отстранили. В начале января ротмистр узнал от жены Эрнсте, что к Арно стал проявлять интерес чиновник из службы безопасности. Этого ждали, именно оплату учебы сына на континенте выбрал Коттен в качестве приманки для Intelligence Service. Рассказ “запомнившего” цель срочной оплаты Григулявичуса сам по себе наводил MI-5 на шифровальщика, обучающего ребенка за границей, появление сыщика означало, что в Лондоне заглотили наживку. Доказательств, тем не менее, слова Юозаса не давали, лишь раздразнив английских ищеек близостью указывающих прямой путь к раскрытию изменника документов и побуждая задействовать своего агента в простом на вид действии - всего лишь достать из тайника два листа бумаги. Впрочем, слежку за Олдхэмом британцы установили, не дожидаясь подтверждений. Знаменский направил ротмистру указание немедленно выехать из страны, риск провала в такой ситуации резко вырос, а Толстой знал слишком многих. Но разведчик решил еще раз посетить Арно - как обычно, остались незаданные вопросы и не до конца определенные позиции, в том числе на случай ставшего теперь уже почти неизбежным, провала. Когда вечером граф прибыл в особняк, с супругой Олдхэма беседовал незнакомый, представительного вида мужчина. Представился он Дмитрию дипломатом, но в роли удержаться не смог, и многозначительно посмотрев на графа, намекнул, что ищет иностранного шпиона, который крутится около старины Эрнста. Дмитрий Александрович ничем себя не выдал и, продолжая беседу, как ни в чем не бывало, рассказал несколько смешных историй, а в конце визита пригласил чиновника на ленч в лучший ресторан столицы. Вот теперь действительно следовало уходить. На следующий день рано утром первым самолетом по имевшемуся у него запасному паспорту он покинул страну.
***
Эрнста Олдхэма арестовали спустя неделю, вежливые, спокойные люди из контрразведки. Улик против него, кроме оплаты неким российским подданным счета в Цюрихе, в распоряжении обвинения не имелось, а потому MI-5 пошла на сделку. В обмен на признание и детальные показания, Арно получил всего четыре года тюрьмы. Его супруге “от старых друзей” передали достаточную для оплаты защитника и прочих издержек сумму денег, и она с благодарностью ее приняла.
***
Подполковник Смагин работал под негласным контролем Охранного до тридцать седьмого года, взяли его под шумок массовых арестов по делу о заговоре Брусилова-Скоблина, расстреляли после закрытого трибунала “без гласного оповещения”. В архивах Intelligence Service он так и остался нераскрытым российской контрразведкой.
***
Все это случится позже, а пока Глобачев признав логику заведующего Разведчастью, в очередной раз кивнул, соглашаясь: - Пусть действует. Что по Марселю? - Операция завершена в основном успешно. Террористов взяла Сюрте, ушел только Мельников. - Шах договорился с британцами? - Его запросы после наших демаршей стали скромнее. К тому же, Реза торопился обратно, о заговоре в Тегеране ему сообщили еще в море. Новое соглашение подписано. Площадь концессии уменьшилась, Персии гарантирована защита от колебаний цен и пятнадцать процентов прибыли, полученной по всему миру и распределенной между акционерами. Ну и 750 тысяч фунтов стерлингов ежегодно, фактически, лично для Пехлеви. Шах неплохо пощипал британцев, но основные позиции Англо-персидской компании сохранены. - А позиции Англии в Тегеране усилены - едко добавил Константин Иванович. Впрочем, вы получили на то санкцию, а Германия сегодня и вправду важнее. Главное, Барту уцелел, теперь через несколько дней, немцы перестанут беспокоить Зимний. А к Персии вернемся, когда сил накопим. И заканчивая уже совещание, спросил Коттена напоследок: - А что полковник Гумилев, которого вы в центр событий в виде точки притяжения затолкнули? - Гумилев свою роль отыграл должным образом - ответил Михаил Фридрихович. И с Григулявичусом вышло красиво, хоть официально и неудача получается, и Сталь вытащил, и с покушением французам неплохо помог. - Во Франции его наградили орденом Почетного Легиона - заметил Знаменский. За Марсель. - Наградили - согласился Коттен. И пока он останется в Париже. Ваше превосходительство - он поднял взгляд на шефа жандармов - оккупация Германии началась. Уже известно, займут ли французы Баварию? - Кажется, да - чуть удивленно произнес начальник. А в чем дело? - В Марселе не удалось взять самого опасного, Инженера. Но мы зафиксировали его в Мюнхене. С Савинковым он пока встречаться не пожелал, видимо, опасается претензий, да может, еще про Хилла прослышал. Поэтому наш фигурант направился к своему давнему другу, известному - тут глава Охранного хитро улыбнулся, - под кличкой “Кузьма”. И еще “Дядя”. - Бокий - утвердительно произнес Глобачев, уперевшись ладонями в стол. Михаил Фридрихович, вы вышли на Бокия? - Да вот, тропили одного зверя, а пришли к берлоге моего коллеги, Глеба Ивановича - довольно ответил Коттен. Самый законспирированный товарищ, он, как известно, в Объединенке контрразведкой заведует, ажно с самого двадцать первого года. Еще Ленин, покойничек, ему поручил. - “Черная книга”? - вспомнил и Знаменский. - Именно. Список секретных осведомителей партии, симпатизантов с толстыми кошельками или высокими чинами, да прочие любопытнейшие записи. - Если это не миф, конечно - усмехнулся начальник ОКЖ. - Вот Гумилев и проверит. Мельникова достанет заодно, в Мюнхене у него в прошлый раз удачно сложилось. Тогда можно будет и у нас к ордену представлять.
***
8.01.1933. Франция, Париж.
Николай Степанович медленно шел по Елисейским полям. Прошел мимо Триумфальной Арки, почти добрался до площади Согласия. В этот раз он не косился на отражения в зеркальном блеске витрин, не менял резко направлений, в этот холодный, но ясный и солнечный день он действительно просто гулял. По Парижу, одному из любимых городов, в котором последние годы так редко бывал, мимо голых деревьев с растопыренными ветками на фоне неба, подставляя лицо резкому ветру, пахнувшему газолином и гарью. Впрочем, сегодня раздражал и Париж, с его бегущими куда-то людьми и неостановимой рекой автомобилей на проспектах. Хотелось тишины, безлюдности и другого, лучше конечно, морского, ветра. “И все ж таки - мелькнула мысль, - жаль, что нельзя отправится домой морем. Сел бы на пароход, помахал с борта старушке-Европе…” Записанные две недели назад, в Роттердамском порту строчки всплыли в памяти, отложенное стихотворение напомнило о себе. Ну что ж… поэт нашел глазами небольшое, уютное кафе с жаровней, выставленной на террасу, зашел, спросил кофе и достал неизменный блокнот. Перечитал написанное раньше, хмыкнул, сообразив, что не давало покоя в композиции: “Сначала значит, уплываю куда-то, потом, ругаю, на чем свет стоит старушку Европу, а потом хочу сбежать оттуда… я задумывал нечто, скорее, обратное”. Гумилев поменял местами строфы, разбил на части… “Сначала болезнь, затем исцеление - довольно подумал он, откидываясь на спинку стула. И сразу все становится осмысленно:
БЕГСТВО.
1
Сладка свобода, Великий Боже,
От миража европейских стран,
Где год из года одно и то же,
Где спорят Библия и Коран,
Где Рим болеет инвеститурой,
Где чеха видит в гробу мадьяр,
Где иудеев, цыган и турок
Терпеть не может любой школяр,
Где в грош не ставя ярмо конвенций,
Едва оправясь от прошлых смут,
О новой славе мечтают венцы
И новой крови берлинцы ждут,
Где франкофилы и русофобы
Меняют вывески, но не суть.
От грубой силы, от глупой злобы
Хочу сбежать я … куда-нибудь.
2
Устав от горя, устав от будней,
От петербургской больной хандры,
Я выйду в море на белом судне
Искать неведомые миры.
Покинув гавани и фиорды
Балтийской лужи, плыву на юг,
И в этом плаванье, злой и гордый,
Я позабуду про свой недуг.
Оревуар, горловина Зунда,
Прощай, унылый Па-де-Кале!
Под звон гитар иберийских судно
Идет вдоль города на скале.
И вмиг восполнив мои утраты
(Хотя утрачиваю ли я?),
Крепчают волны, поскольку рады
Вернуть мне счастие бытия.
Пусть не корабль, поезд, но в ближайшие дни с Францией мы попрощаемся. А там, глядишь, и за город выберусь, в лес”. Полковник не знал, что вернувшись в посольство, он найдет шифровку с приказом, прикомандировывающим его к французской оккупационной армии и новым заданием. Поэтому, допивая кофе, он безмятежно улыбался. ПРИМЕЧАНИЕ: Стихотворение, помещенное в повести, предоставлено уважаемым Гильгамешем (http://samlib.ru/g/gilxgamesh/).
Оглавление
ЧАСТЬ I.
ЧАСТЬ II.
ЭПИЛОГ.