***
Николай Степанович счел разрешение привлечь к работе “Бинт и Самбэн” первым действительно полезным шагом в выполнении задания. Теперь хотя бы, становилось ясно с чего начать. “Интересный поворот - подумал он, выходя из присутственного здания в холодный вечер Петербурга. Париж - это, конечно, замечательно, но как боевиков искать, да еще в ссоре с французами, не представляю. Агентство использовать - чуть не единственный шанс выходит. Лишь бы в Сюрте к информации о покушении серьезно отнеслись, если и этих самому ловить, совсем бессмыслица получится”. Он подошел к недавно купленному форду, предмету зависти коллег, обремененных семьями и детьми, но не отягощенных доходами от печатной деятельности, залез на водительское сиденье, и заводя мотор вспомнил разговор с начальником. “Нефть - подумалось внезапно. Всюду нефть, вон, в собственном авто она же. А сколько сейчас автомобилей? Да и не только авто, самолеты, корабли… Сколько ж нефти в мире каждый день надо? Безумные должно быть количества. И безумные деньги, никак иначе. А если прибавить сюда государственные интересы, да подлить убеждений… В голове всплыло давнее, из первых послевоенных, выступление тогдашнего директора французского Генерального комитета по топливу: “Нефть была кровью войны, теперь ей предстоит стать кровью мира…” Всю речь он не запомнил, что-то там было еще про нефть и победу, но пророчество Беранже накрепко, как теперь выяснилось, врезалось в память: “…все просят больше нефти, всегда больше нефти”. Вдумавшись, пожалуй, впервые, в смысл этой фразы, Николай Степанович нашел утверждение верным. Стремление Зимнего дворца к контролю над нефтедобычей и торговлей черным золотом, в этом свете представлялось не только коммерческой затеей династии, но и ходом стратегическим. Признав для себя в очередной раз действия “Бисмарка в юбке” - княгини Ольги рациональными, он выехал с тротуара и погнал форд к дому. В Париж он собирался утренним поездом.
***
7.12.1932. Российская империя, Санкт-Петербург. Зимний дворец.
Как бы отнеслась к одобрению своей политики известным поэтом в погонах с голубыми просветами Великая княгиня, сказать сложно. Нет, стихи Гумилева она, безусловно, читывала, особенно в юности. А вот привычки сообразовываться с чужими суждениями за Ольгой Николаевной не водилось, и мнение одного из полковников Корпуса, пусть и трогающего иной раз душу поэзией, едва ли представляло для нее интерес, несмотря даже на то, что нынешние заботы княгини были от размышлений Гумилева не так уж и далеки. В то время как форд Николая Степановича сворачивал с Литейного проспекта на Бассейную, в Зимнем дворце начиналось “вечернее чаепитие”. Собиравшееся каждую среду негласное и неофициальное, но от того ничуть не менее значимое совещание. Узкий круг доверенных лиц, откровенный, насколько это возможно было в общении с самодержавным и мало склонным прислушиваться к советам монархом, разговор. Именно на этих вечерних посиделках принимались, зачастую, наиважнейшие директивы, меняющие политику империи. Официальных обсуждений император не любил. Вопрос затронули серьезный, речь шла о Германии. И разговор явно затягивался. - В апреле прошлого года Гинденбурга переизбрали президентом, с программой “снятия условий Версаля” - напомнила после обмена мнениями собравшимся княгиня Ольга. Брюнинг подал в отставку, Гинденбург сначала с Папеном пытался смутьянить, затем назначил Шлейхера. А этот реваншист отъявленный, он всех там под себя подгреб. Левых, правых, центральных - они все против нас выступают, Версальский мир покоя не дает. - Немцы не стали бы лезть на рожон без поддержки - заметил сидевший до того молча, министр иностранных дел. Шебеко стали приглашать на “чай” в Зимний не так давно, и вступал в разговор дипломат редко. Но в этот раз высказать мнение он посчитал нужным, речь шла о шагах, способных изменить чуть не всю мировую политику. Последний предвоенный посол в Австро-Венгрии прекрасно помнил, с чего началась мировая война, и линии, как правило, придерживался осторожной: - Объединить их Шлейхеру просто так не удалось бы. Вот когда он заключил торговое соглашение с Великобританией, тогда ему поверили. - Дело в британцах - раздраженно отозвался император. Британии не терпится разделять и властвовать Нас с Францией в германском вопросе разделить не получится, вот Альбион и пытается немцев настроить. - Потому они все опасения отбросили - согласилась дочь. Шлейхер провел закон о дополнительных полномочиях, запретил все политические партии кроме его собственной, следом закон об обеспечении единства партии и государства. В действительности это означает восстановление Рейха. Пусть пока без кайзера, но от этого не легче. Австрия и Германия договариваются о таможенном союзе. Им это прямо в Версале запрещено! И что? Франция, Россия, Италия и Чехословакия заявляют протест, вопрос передается в Лигу Наций, в Постоянную палату международного правосудия в Гааге - и тишина! Лондон блокирует решение вопроса. Якобы, это не пересмотр Версаля, а “частный случай”. Как же частный, когда нарушение прямое? А теперь вот, полюбуйтесь. Германия выходит из Лиги Наций, отзывает свою делегацию с конференции по разоружению, канцлер Шлейхер заявляет о том, что Германия не может, и не будет выплачивать репарации! Все - это полный разрыв Версальского договора. Нам дальше отступать нельзя, или признаем, что Версаль кончился, Лига Наций кончилась, спокойная граница на западе кончилась, мир в Европе кончился… - Ну, это уже чересчур - заметил Николай. - Я точна в формулировках - холодно отозвалась дочь. - Но ведь даже при поддержке англичан, ну пусть САСШ еще, немцы все равно не в большинстве? - примирительно произнес Шебеко. Мы же можем… - Да можем - досадливо махнула рукой княгиня. Никто с вами, Николай Николаевич, не спорит. Но при всем том это лишь только первый случай. В следующий раз они еще что-то выкинут, потом еще. И в конце концов поздно будет. Такие настроения надо давить с самого начала, а то до еще одной войны доиграемся - Сейчас подойдет Глобачев - спокойно сказал царь, взглянув на часы. Выслушаем. Шеф жандармского корпуса действительно появился через минуту. Подождав, пока пришедший уместится в огромном, мягком кресле рядом с чайным столом, император вопросительно поглядел на шефа жандармов. - Появилась дополнительная информация - спокойно сказал тот. По данным разведки, с первого января в Германии прекращаются все финансовые операции по выполнению долговых обязательств за рубежом. И в январе же, немцы планируют ввести воинскую повинность. - Вот так. Все долги, это надо полагать, в том числе и частных предприятий? - поинтересовалась Великая княгиня. - Видимо да. - И повинность. Ну что же… Это именно то, чего мы ожидали. Надо снестись с Парижем, дать согласие на совместный ввод войск - тут же отреагировала Ольга. Там еще не забыли, как десять лет назад признавали правительство независимой Рейнской республики. - Нашу помощь друзам и рифам они тоже не забыли, ваше высочество. Во Франции сейчас сильны антирусские настроения. Дипломаты - генерал слегка поклонился в сторону министра иностранных дел - прилагают максимум усилий, мы тоже начали работать в этом направлении, но… - Рифы - это не Европа. Германия совсем другое дело, и Барту это понимает лучше других - мгновенно отреагировала дочь императора. Для него, кстати, это шанс остаться премьером, в Париже снова началась правительственная чехарда. А хода сильнее оккупации “бошей” я не знаю, этот шаг даст его партии мгновенную поддержку всей Франции. - А если нам все же поставить на немцев? - снова позволил себе вмешаться министр иностранных дел. - Рассматривали - жестко ответила Ольга. Мы прощупывали возможность этого пути полгода, но серьезных последствий наши действия не имели. В Германии продолжается антифранцузская и, в первую очередь, антирусская кампания, последние примеры - дело фирмы “Дероп” и явно антироссийский процесс в Лейпциге. Шлейхер не намерен идти на сближение с нами, это его важнейший внешнеполитический козырь. Никто не станет помогать Германии уйти от Версаля, если она не будет выступать противовесом России, в качестве “европейского штыка Британии”. - А Париж? - А что Париж? - вмешался на стороне дочери Николай. Там все до сих пор напуганы мировой войной, призрак боев на окраинах столицы вынуждает французскую дипломатию искать противовес распоясавшимся немцам. Мы для Франции естественный, и пожалуй, единственный подлинный союзник в этой обстановке. Кризис двадцать девятого года их роль “банкира Европы” крепко подкосил, им нужны спокойные границы. - Французы так и не оправились от депрессии. К ним кризис добрался позже, но и ударил сильнее - добавила княгиня. В любом случае, никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на три-четыре года, если война неизбежна и через эти годы будет гораздо тяжелее, нет. Барту это понимает. Император, слушая собравшихся на очередной “тайный совет”, обсуждение в предельно узком кругу важнейших вопросов жизни страны, снова провалился в воспоминания. Упоминание о кризисе пробудило память. К двадцать девятому году Россия с трудом выкарабкалась из последовавшей за войной и восстаниями разрухи. И вот тут грянула Великая депрессия. Империя оказалась одной из немногих стран, которые экономический удар перенесли спокойно. Если в Западной Европе к мысли о том, что государство должно управлять экономикой, пришли только после взрыва, когда в моду вошли учения “дирижизма” и “управленчества”, то в России этот тезис не подвергался сомнению еще со времен войны. Уже тогда правительство ввело жесткое государственное регулирование промышленности, а затем частично и цен. Потом, во время бунтов, у замешанных в связях с мятежниками предпринимателей изымали в казну капиталы и недвижимость, фабрики, банки, пароходы и целые синдикаты… и этим всем потребовалось управлять. Десятилетие пролетело мгновенно, часть конфискованного была давно продана с торгов сохранившим тогда (и доказавшим позже) свою лояльность промышленникам, но немалая доля осталась под казенным, что означало - императорским, управлением. Государственные общества казенных заводов, железных дорог, электростанций, государственный банковский союз - все это оставалось для России обычным явлением. И если правительствам Европы и США со временем пришлось начать помощь компаниям и банкам, оказавшимся в трудном положении, в России это начали делать практически сразу. Экономический обвал обескровил тогда бюджеты Великобритании и Франции, и сокрушил финансовую систему Германии. В Петербурге сумели сдержать удар, но время было нелегким. Россия быстрее других стран Запада оправилась от последствий Депрессии, и когда за рубежом кризис еще разгорался, иностранный капитал побежал к русским. Побежал, несмотря на еще два года назад бранимую либеральной прессой систему государственного регулирования и огромный государственный сектор экономики. Все пытались защищаться, вводили законы, закрывающие внутренние рынки от импорта. Но таможенные барьеры еще сильнее сократили торговлю, ускорив падение ориентированных на внешние рынки отраслей. В Германии с началом кризиса прекратился приток кредитов, и задолжавшую страну поразил финансовый и импортный голод. В тридцать первом году президент САСШ Гувер объявил мораторий на германские долги, которые Берлин все равно не мог выплачивать. А через месяц в Гааге пришли к общему соглашению о замораживании долгов, всемирном дефолте на год. При дальнейших переговорах о репарациях, которые привели к их фактической отмене, Великобритания, Франция и Россия настаивали на том, что придется отменить и военные долги. Администрация Гувера доказывала, что репарации и долги по разному влияют на общественное потребление, премьер-министр Великобритании Макдональд напоминал, что они взаимосвязаны, но при этом желал получать оплату кредитов от русских. Петербург, однако, помогать англичанам выкарабкиваться из кризиса не собирался. Тем более, британские фирмы выталкивали русских из Европы любыми путями, а отношения официальных Лондона и Петербурга в прессе называли “холодной войной”. И сейчас ситуация дошла до момента, когда следовало принимать решения мирового масштаба. - Немцы переходят границы допустимого - хладнокровно произнес император, возвращаясь к обсуждению. Шлейхер собирается отменить явочным порядком Версальский договор, а этого я допустить не могу. - Детердинг провел переговоры в Берлине - мгновенно добавила княгиня Ольга. Немцы планируют разрыв контрактов с “Деропом” и “Дерунафтом”, наше место займет, разумеется, Royal Dutch Shell. - Детердинг и немцы, по нашим данным, затевают что-то во Франции - подтвердил глава Жандармского корпуса. Какая-то провокация, похоже. Император тяжело поднялся из кресла, и подошел к окну. За окном, впрочем, ничего нового он не увидел. Нева, лед, пустая, продуваемая ветром заснеженная набережная… Старшая Цесаревна рассуждала как обычно серьезно и расчетливо, но при том агрессивно. Любимую дочь императора с детства отличали холодный, рациональный ум, сильная воля и непоколебимое упрямство. Двадцать лет назад, после покушения на царскую семью, когда погибли его первые жена и сын, а сам царь был ранен, именно Ольга стала его опорой. Потом, спустя три года, она вышла замуж за великого князя Бориса Владимировича, одного из немногих действительно преданных Николаю родственников. Брак с разницей супругов в восемнадцать лет, во многом стал фикцией. Борис славился веселым нравом, пристрастием к изысканной кухне, превосходным винам, и бесчисленным любовным интрижкам. “Его считали легкомысленным фатом - вспомнил Николай. Но сама жизнь показала, что я сделал тогда правильный выбор. Правильный!” Во время войны Великий князь командовал гвардейским Атаманским полком, потом состоял походным атаманом казачьих войск, заслужил репутацию смелого и опытного генерала. Служить не хотел, но когда после войны начались мятежи, единственный из высочайшего семейства немедленно рванулся на помощь монарху. Надел мундир, приехал, поднял войска. “Даже Николай Николаевич выжидал - продолжал вспоминать император. Впрочем, может, на Бориса она повлияла, Ольга? Может быть…” Очень хотелось как в детстве, прижаться лбом к холодному, остужающему, казалось, кипение мыслей оконному стеклу. Но на глазах у советников? Нет, разумеется. Слабость демонстрировать нельзя, даже им, самым надежным. Им в первую очередь, верность сохраняют сильным, никак иначе, против природы не пойдешь. Но нахлынувшие не ко времени воспоминания не уходили, мешая думать. Почти два десятка лет назад, в тяжелейшем шестнадцатом, в браке Ольги и Бориса царь видел в первую очередь гарантии для любимой дочери. После эсеровского теракта, унесшего жизнь жены и наследника, он был внутренне готов к смерти от рук террористов. И оставить дочь одну, без поддержки не хотел. А Борис Владимирович стоял тогда в очереди наследников трона первым, в случае смерти императора, корона переходила к нему. Государь знал, что Борис, несмотря на все свои недостатки, цесаревну не бросит ни в каких обстоятельствах. Именно такого брака он и добивался. Детей союз не принес, вместе супруги не жили. Княгиня не расставалась с отцом, стала фактически, вторым человеком в России, Борис погиб полтора года назад, когда террористы охотились на Ольгу. Дочь грустила не долго, и не сильно. И переживала скорее о допущенном теракте, а не супруге. “Ее любимой героиней всегда была Екатерина Великая - подумал царь. В детстве обожала читать собственноручные мемуары императрицы, даже как-то заявила: “В век Екатерины Великой было немало красивых слов, но много и дела. Освоение Крыма, война с Турцией, строительство новых городов, успехи Просвещения…” Все верно. И она пошла по тому же пути”. Император не ошибался. Из склонной к философским рассуждениям девочки вырос жесткий, прагматичный и расчетливый политик. Дочь монарха поражала окружающих не только успехами в дипломатии и государственном управлении, но и практической, деловой сметкой. После войны Ольга Николаевна стала представителем отца в казенных предприятиях, в первую очередь - в конфискованных нефтяных компаниях. Которые по ее инициативе открыли филиалы за рубежом, в первую очередь в побежденной Германии. И сейчас, Николай знал это, судьба этих филиалов беспокоила княгиню в первую очередь. “Еще и Глобачев ее поддерживает - вздохнул про себя царь. Впрочем, Константин Иванович всегда за жесткие меры выступал…” Оторвавшись от окна, он повернулся к сидящим в кабинете и твердо произнес: - Германский вопрос следует решать сейчас. Мне шестьдесят три года, и я не собираюсь оставлять эту проблему наследнику. Он коротко взглянул на старшую дочь, и кивнул: - Все вопросы, разумеется. Мы победили в Великой войне не для того, чтобы через десяток лет нас вышвыривали из Германии британцы.