– В Марселе не удалось взять самого опасного, Инженера. Но мы зафиксировали его в Мюнхене. С Савинковым он пока встречаться не пожелал, видимо, опасается претензий, да может, еще про Хилла прослышал. Поэтому наш фигурант направился к своему давнему другу, известному – тут глава Охранного хитро улыбнулся, – под кличкой "Кузьма". И еще "Дядя".
– Бокий – утвердительно произнес Глобачев, уперевшись ладонями в стол. Михаил Фридрихович, вы вышли на Бокия?
– Да вот, тропили одного зверя, а пришли к берлоге моего коллеги, Глеба Ивановича – довольно ответил Коттен. Самый законспирированный товарищ, он, как известно, в Объединенке контрразведкой заведует, ажно с самого двадцать первого года. Еще Ленин, покойничек, ему поручил.
– "Черная книга"? – вспомнил и Знаменский.
– Именно. Список секретных осведомителей партии, симпатизантов с толстыми кошельками или высокими чинами, да прочие любопытнейшие записи.
– Если это не миф, конечно – усмехнулся начальник ОКЖ.
– Вот Гумилев и проверит. Мельникова достанет заодно, в Мюнхене у него в прошлый раз удачно сложилось. Тогда можно будет и у нас к ордену представлять.
Николай Степанович медленно шел по Елисейским полям. Прошел мимо Триумфальной Арки, почти добрался до площади Согласия. В этот раз он не косился на отражения в зеркальном блеске витрин, не менял резко направлений, в этот холодный, но ясный и солнечный день он действительно просто гулял. По Парижу, одному из любимых городов, в котором последние годы так редко бывал, мимо голых деревьев с растопыренными ветками на фоне неба, подставляя лицо резкому ветру, пахнувшему газолином и гарью.
Впрочем, сегодня раздражал и Париж, с его бегущими куда-то людьми и неостановимой рекой автомобилей на проспектах. Хотелось тишины, безлюдности и другого, лучше конечно, морского, ветра.
"И все ж таки – мелькнула мысль, – жаль, что нельзя отправится домой морем. Сел бы на пароход, помахал с борта старушке-Европе…"
Записанные две недели назад, в Роттердамском порту строчки всплыли в памяти, отложенное стихотворение напомнило о себе. Ну что ж… поэт нашел глазами небольшое, уютное кафе с жаровней, выставленной на террасу, зашел, спросил кофе и достал неизменный блокнот.
Перечитал написанное раньше, хмыкнул, сообразив, что не давало покоя в композиции:
"Сначала значит, уплываю куда-то, потом, ругаю, на чем свет стоит старушку Европу, а потом хочу сбежать оттуда… я задумывал нечто, скорее, обратное".
Гумилев поменял местами строфы, разбил на части…
"Сначала болезнь, затем исцеление – довольно подумал он, откидываясь на спинку стула. И сразу все становится осмысленно:
Пусть не корабль, поезд, но в ближайшие дни с Францией мы попрощаемся. А там, глядишь, и за город выберусь, в лес".
Полковник не знал, что вернувшись в посольство, он найдет шифровку с приказом, прикомандировывающим его к французской оккупационной армии и новым заданием. Поэтому, допивая кофе, он безмятежно улыбался.
ПРИМЕЧАНИЕ:
Стихотворение, помещенное в повести, предоставлено уважаемым Гильгамешем
ОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.