— Ты уж поосторожнее…
Игорь кивнул, понимая, что недосказал отец. Речь не столько о войне, ведь Стремнин-младший бывает и на передовой, сколько об атмосфере подозрительности, охватившей сейчас все спецслужбы. Неловко сказанное слово, связи, в том числе и родственные, рабочие моменты, которые легко интерпретировать так, словно ты действуешь в интересах России, — все это может стать фатальным. И не факт, что посадят, а не просто взорвут в подъезде или застрелят на улице. Игорь знал о таких случаях, произошедших с его коллегами. Был на похоронах некоторых из них на Лукьяновском кладбище, куда попасть в качестве покойника теперь затруднительно — погост давно полузакрытый. Но этих похоронили. И все делали вид, что ликвидированы они коварными российскими спецслужбами.
Как сейчас, стояла перед мысленным взором картина — мокрое, залитое осенним дождем кладбище, люди в плащах, некоторые в форменных куртках, и каждый из них опасался посмотреть кому-нибудь из присутствующих в глаза, особенно жене и матери. И запах осени и свежевскопанной земли навязчиво преследовал Игоря после тех первых похорон еще несколько дней. Затем случились новые смерти…
Игорь собирался заехать к родителям еще раз Восьмого марта, во вторник. Хоть на Украине и не праздновали, он мать поздравлял. Скорее всего, вечером, раньше Тарасов вряд ли отпустит. Его благодушие и щедрость, когда он послал Игоря съездить в Борщаговку, своего рода взятка, чтобы тот был посговорчивее, общаясь с болгарином.
Но в последующие дни события стали развиваться довольно резво. Сначала болгарин и работа по пилотам. Затем в зону активного внимания Игоря снова попал араб. Это Игоря отчасти даже порадовало — все же разрядка, а то головы не поднять от информации, обрушившейся по всем каналам. Как шквальный огонь, какой сейчас вели русские, атакуя нацистов местного украинского разлива, безумных в своем раздутом фанатизме, помноженном на садизм в анамнезе. Игорь, как и Руслан, как и Тарасов, ненавидел этих тварей, но лучше было кидать под русский артогонь их и наемников, нежели жертвовать своими людьми, обученными, проверенными временем. Те еще пригодятся, когда русские сметут нечисть в серой зоне, словно радиоактивной, зараженной, залитой кровью и нечистотами. Пригодятся спецы не для войны, быть может, а для сотрудничества, восстановления страны. В глубине души Игорь на это надеялся, но не верил. Слишком уж они погрязли во всем этом. Их сметут вместе с нацистами и сатанистами, которые сейчас правят бал, последний, как на «Титанике». Но все же остались выжившие с затонувшего лайнера…
Желание Игоря контактировать с Гинчевым только через Тарасова не воплотилось в жизнь. Уже на следующий день полковник потребовал, чтобы он подъехал на конспиративную квартиру военной разведки, где они обычно в Киеве встречались с агентами ГУР, действующими за границей, когда тем удавалось выбраться на Украину транзитом через несколько стран, тщательно заметая следы.
Через полчаса ожидания туда явился Гинчев, надушенный, как дешевая девица с Броварского проспекта. Ему не хватало для завершения образа, возникшего в воображении раздраженного Игоря, только ярко-розового боа на шею. Манерность могла бы указывать на нетрадиционную ориентацию, однако Игорь успел просмотреть доступную по Гинчеву информацию и разведал, что он женат уже во второй раз, есть дети, а первая жена, во всяком случае, та первая, о которой достоверно известно, — русская, он женился на ней в 1996 году. По-видимому, его таким образом хотели легализовать в России для далеко идущих планов. Он долго жил там, работал, хорошо зная русский, что, в общем, для болгар, рожденных во времена существования СССР, норма.
Правда, по словам Женьки, бывшего одноклассника Игоря, болгары в основной массе по-русски говорят плохо. Женя несколько лет пробыл в детстве с родителями-дипломатами в Анголе и ходил в школу при посольстве. Там царил интернационал по-советски: чернокожие дети местных бонз, латыши и эстонцы, чехи и болгары. Учились болгары через пень-колоду, на тройки, на уроках коряво, вынужденно изъяснялись по-русски, а на переменах болтали только по-болгарски и держались особняком, с чванливой надменностью, которую в то время Женька по своему малолетству вряд ли смог бы идентифицировать как обыкновенный национализм. В связи с этим речь Гинчева, практически без акцента, несколько удивляла.
Игорь разузнал также, что Гинчев, оказывается, владеет и эстонским языком. Многое бы отдал, чтобы понять, зачем болгарину эстонский язык. Зато, если подразумевать, что он агент или сотрудник английской разведки, работа на восточном направлении, коим являются бывшие союзные республики, объясняет его владение одним из прибалтийских языков.