— Пойдемте посмотрим, — сказал комиссар.
Он открыл дверь в палату. Жерсен увидел лежащее под простыней неподвижное тело.
— Подойдите.
Он подошел к кровати и увидел бледное лицо с закрытыми глазами и красным шрамом от подбородка до уха. Несмотря на кривившую рот гримасу боли, лицо казалось необычайно молодым и чистым.
— Вы его знаете?
Полицейский задал вопрос шепотом, но Жерсен вздрогнул.
— Нет… Никогда не видел.
— Спасибо. Мне надо было удостовериться.
Жерсен продолжал смотреть с какой-то злобной жадностью. Что вкладывает в руки двадцатилетних оружие и толкает их, как камикадзе, против старших? Пропаганда? Плохо усвоенные теории, как во времена банды Бонно? Нет. Все сложнее. Это какая-то таинственная болезнь. Животные иногда убивают себя целыми стадами. Когда не могут вынести огромных скоплений себе подобных. Быть может, эта болезнь порождается сутолокой больших городов. Жерсен вспомнил заголовок в газете: «На дорогах 50 000 жандармов и полицейских…» Видимо, есть скрытая взаимосвязь между массовыми миграциями и агрессивностью. Надо будет проанализировать в одной из передовых статей.
Комиссар дернул его за рукав.
— Пошли… Я вас отвезу.
Они вышли из палаты. Жерсен против воли двигался на цыпочках.
— Вам надо набраться терпения, господин Жерсен. Боюсь, что следствие затянется. Я сообщил в Париж. Вам не хуже моего известно, что происходит в таких случаях. К делу подключилось Управление по охране территории.
Жерсен посмотрел на часы.
— Поторопимся, черт возьми, мне надо успеть на самолет.
— Обратный билет у вас есть?
— Да.
— Похвальная предусмотрительность. У транспортных компаний работы сейчас выше головы. Погода прекрасная — все куда-то едут. Это, кстати, не облегчает нашу задачу.
«Понятно, — подумал Жерсен. — Ты пытаешься намекнуть, что следствие закончится ничем. Мол, существуют периоды, малоподходящие для проведения полицейских расследований. Постарайтесь, чтобы вам не подкладывали бомбу в конце июля, на Рождество, Пасху или на Троицу. Извините! Полиция занята».
Машина повернула на улицу, где произошел взрыв. Возле ограды стоял грузовик, и рабочие не спеша собирали обломки. В душе, наверное, веселились. Еще бы, в передрягу попал буржуй. Полицейские чины и судебный исполнитель были еще там, прохаживаясь, как туристы, по саду и дому. Выглядело все как грабеж со взломом. Невыносимо.
— Это надолго? — спросил Жерсен.
— Как получится, — сухо ответил комиссар. — От нас не зависит.
Жерсен едва сдерживал ярость. Он вылез из машины и через пролом вошел в виллу. Вокруг него посыпалась штукатурка. В гостиной на полу в беспорядке валялась перекореженная мебель, превращенная в груды досок и тряпок. Неповрежденным оставался только висящий на стене барометр. Он показывал «ясно».
Ударом ноги Жерсен отбросил висевшую на своем месте створку двери между гостиной и кабинетом, и ему на плечи с потолка посыпалась струйка крупной пыли. Стена между комнатами была в трещинах, но сам кабинет выглядел прилично. Убедившись, что его никто не услышит, Жерсен снял трубку телефона. Линия работала. Он набрал свой домашний номер.
— Алло!
Послышались долгие гудки.
— Алло!.. — Боже мой, чем она там занимается!.. Ей абсолютно нечего делать, и не может ответить, когда ей звонят. — Алло!
Наконец трубку сняли, и он присел на край стола.
— Алло… Это я… Да, говорю с виллы или с того, что от нее осталось… Что?.. Говори громче… Да, помехи, видно, отсюда… Здесь все как после землетрясения… Послушай, мне некогда описывать тебе, в каком это состоянии. Прошу тебя, приезжай. Здесь кто-то должен быть. Мне рекомендовали подрядчика… Алло?.. Конечно, это необходимо. Ты же знаешь, у меня встреча в Лондоне… Ладно, не говори только, что ты занята…
Он полез в карман за платком, рука наткнулась на пистолет. Все идет наперекосяк, все абсурдно, смехотворно. Он вытер потное лицо.
— Алло… Да, да, я у телефона… Понятно, это не каприз. Что-то другое… Не слышу!.. Но Боже мой, ты мне жена или нет?.. Ты думаешь, я звоню тебе развлечения ради?.. Посмотрела бы ты на это поле битвы. Пострадавший?.. Представь себе, мне на него наплевать… Меня волнует твое поведение. Мне оно кажется странным… Если я тебе надоел, скажи прямо. Насколько я понял, вслед за этим домом мне на голову рушится мой семейный очаг. Так или иначе… Значит, нет? Ты отказываешься. Ты хорошо подумала? Предупреждаю: ты сама ставишь между нами стену… Ладно. Как хочешь! Ты созрела для вступления в движение феминисток, бедняжка. Все это грустно… Вот что еще…