Она повесила трубку. Жерсен отодвинул аппарат, машинально стряхнул с себя пыль. Она была повсюду. Стояла в воздухе как туман. Жерсен сел в кресло, предварительно протерев его носовым платком. Флоранс! Что она имеет против него? Она всем обеспечена. Свободна так, как может быть свободной замужняя женщина. И он ее любит!.. Конечно любит. Возможно, по-своему, не слишком это афишируя и немного иронично, как будто любовь требует извинений. Нет, все-таки надо решиться и серьезно заняться ею. У нее мужчина. Произошло то, о чем он не мог и помыслить. Он снова взял трубку.
— Алло, Блеш?.. Это Жерсен. Звоню из Довиля. У меня взорвали виллу. Объясню потом… Сейчас меня волнует другое… Да, ущерб большой. Но повторяю, это не имеет значения… Вы сейчас свободны?.. Я думал, может, вы тоже уезжаете. Как все остальные. Ладно. Вы мне нужны, сам я через несколько часов улетаю в Лондон. Вернусь завтра вечером. Жена на это время остается одна в Париже… Во всяком случае, предположительно одна, но… Ну вот, вы угадали. Я хочу, чтобы она была под наблюдением… Да, как раньше… Записывайте посетителей, если она выйдет, следите за ней… Конечно, начинайте прямо сейчас. До часу я останусь здесь… Потом, с трех часов, буду в Лондоне, отель «Мажестик» на Стренде… Составьте мне отчет, как можно более подробный… Если будут новости, звоните. Спасибо.
Морис кое-как припарковал машину, двумя колесами заехав на узкий тротуар. Здесь она не очень помешает, в этом конце улицы, где стояли в основном грузовики, было мало прохожих. Бистро на первом этаже было закрыто. На табличке аккуратным почерком сообщалось, что откроется оно 22 августа, когда закончится отпускной период. Морис поднялся на второй этаж и постучался, как условлено. Влади был на месте, сидя за деревянным столом, читал газету. Когда Морис вошел, он приподнял очки на лоб.
— Ну как?
— Клод не вернулся… Все взорвалось вместе с ним.
— Погиб?
— Не знаю. Думаю, просто ранен… Слышал, как говорил легавый.
— Рассказывай.
Морис рассказал. Влади снял очки и начал медленно протирать стекла. Перед ним возле переполненной пепельницы лежала раскрошенная на мельчайшие крупинки таблетка аспирина, и время от времени он подбирал их одну за другой, посасывая, как карамельку. Взгляд его серых глаз сохранял звериную неподвижность. Густая масса вьющихся волос спадала на узкий гладкий лоб, на котором временами пульсировала жилка, как будто под действием громадного внутреннего напряжения. Когда Морис закончил рассказ, Влади вытащил из верхнего кармана кожаной куртки пачку «Голуаз» и бросил ее на стол.
— Паршиво, — сказал он. — А ведь детонатор был установлен правильно. Наверно, совершил какую-то глупость. Узнаем по радио.
Морис обещал себе выложить все начистоту, но теперь не решался выступать с упреками. Ведь Влади со своим узким лицом туберкулезника был как раз тем человеком, который видел далеко вперед, мог проанализировать и распутать ситуацию, ясно объяснить ее.
— Думаешь, нас не заметут?
— Конечно нет, — ответил Влади. — Клод не протреплется. А вот та сволочь поднимет шум. На такой случай у него всегда в запасе скандальчик. Дашь на дашь: я по такому-то делу промолчу, а вы пришьете террористу максимум. У него тысяча способов отравить жизнь властям. Если будем сидеть сложа руки, то не скоро увидим Клода.
Морис достал из пачки сигарету и принялся расхаживать по комнате, мебели в которой было не больше, чем в одиночной камере: несколько полок, книги, папки с вырезками, стул с кипой газет, небольшая печка на ржавых ножках и, как ни странно, прислоненный к стене велосипед.
— Что ты предлагаешь?
— Есть одна идея, — проговорил Влади, — но…
Он встал. Он был очень высоким и очень худым. Глядя на него, у всех складывалось впечатление, что они его уже видели в каких-то американских фильмах. Остановившись у окна, он посмотрел на улицу, где со скоростью пришвартовывающегося теплохода маневрировал пятнадцатитонный грузовик. К нему подошел Морис.
— Легавые уверены, что мы ляжем на дно, ведь так?
— Конечно, — ответил Морис.
— Для них само собой разумеется, что это одиночное покушение, возможно личная месть.
— Согласен.
— В этой стране тридцатого июля политических волнений не бывает. Революция тоже имеет право на отдых. Она в отпуске. Я вот думаю, не это ли как раз самый удобный момент…
В комнату проник черный дым от выхлопа грузовика. Они отошли от окна. Влади сел и начал раскачиваться на задних ножках стула. Он размышлял, уставившись в пустоту широко раскрытыми глазами, ни разу не моргнув. Морис в ожидании загасил окурок.