— Марк так устал! — говорила она. — Ты не находишь, что он изменился? Напрасно я уговариваю его поберечь себя, он все равно делает по-своему, как обычно.
Я пытался улыбаться.
— Не слушай ее. Работы у меня, конечно, много, но я держусь.
— Он будет министром, — продолжала она. И, повернувшись в мою сторону, добавила тоном, исполненным непередаваемой нежности, но с каким-то жестоким блеском в голубых глазах: — Не возражай, Марк. Это дело решенное. Ты вполне заслужил это! Правда, Кристоф, он это вполне заслужил?
Ты, сияя, говорил «да» — счастливый, довольный тем, что опасность осталась далеко позади. Ты на все говорил «да». Потому что жизнь снова тебе улыбалась, потому что не было больше ни феллага, ни засад, ни стычек. Потому что вокруг ты видел лица тех, кто любит тебя больше всего на свете. Война… ты не хотел говорить о ней. Я не раз пытался расспросить тебя об этом в те дни, что ты провел тогда с нами. Мне интересно было услышать мнение бойца, его впечатления. Но ты отвечал только: «Это трудно! Гораздо труднее, чем ты думаешь!» И я прекрасно видел, что мои треволнения кажутся тебе ничтожными. Зато при встрече с тобой я вспомнил то, что мне довелось испытать в свое время в маки: жизнь тогда ни во что не ставилась, мы входили в горящие деревни, где еще пахло убийством. Ты и я, мы оба были солдатами, очутившимися вдали от линии фронта в минуту затишья. Ты вскоре вернешься туда, в горы Ореса. А моим фронтом был Плео и этот смешной кусочек дерева, который я хранил в своем кармане.
Мне хотелось посвятить тебе себя целиком. Увы, события разворачивались с невероятной быстротой. 30 сентября правительство пало. Президент республики обратился к Плевену с просьбой сформировать новый кабинет министров. Заседания следовали одно за другим. Телефон трезвонил не переставая. Я видел тебя урывками, мы едва успевали сказать друг другу несколько слов.
— Разве это жизнь, мой бедный Марк, — говорил ты. — И все это ради призрачного величия, которое продлится не больше двух месяцев.
Ты смотрел на меня с каким-то скрытым волнением — так смотрят, отчаявшись, на безнадежно больного человека. Между тем я не забывал о Плео. Близилась дата его отъезда. 2 октября, вечером, я зашел к нему в отель.
— Итак, никаких перемен? Завтра утром я заеду за вами и отвезу на вокзал. Будьте готовы.
— Не беспокойтесь, мсье Прадье. Положитесь на мое слово.
Несколько успокоенный, я наскоро поужинал.
— Ты опять уходишь? — спросила Арманда. — Неужели тебя не могут оставить в покое хоть ненадолго?
Кого она имела в виду? Другую женщину? Неужели Арманда все еще думает, что у меня есть любовница? Но по правде говоря, я уже не задавался никакими вопросами. Меня завертел вихрь встреч, дискуссий, переговоров. С социалистами дела продвигались туго. Одно из наших заседаний закончилось около часа ночи. Плевен не хотел сдаваться. Он готов был пойти на уступки Ги Молле, но основные министерские посты решил оставить за МРП. Если он одержит победу, я вполне могу рассчитывать на министерство национального просвещения.
Домой я вернулся совершенно разбитый, но тщательно проверил будильник, чтобы не упустить Плео. Еще несколько часов, и я от него избавлюсь. А потом?.. Что ж, потом вряд ли кому удастся отыскать его в африканской глуши. Мой неизвестный мучитель останется ни с чем. Я понимал, что рассуждаю как ребенок и напрасно недооцениваю опасность. Но сначала надо выспаться!
На другой день в восемь часов утра я был уже в отеле. Я попросил таксиста подождать у входа и поднялся на третий этаж, где жил Плео. Номер двадцать девять. Я постучал в дверь. Никакого ответа. Я повернул ручку. Дверь отворилась. В комнате было довольно темно. Сгорая от нетерпения, я нащупал выключатель.
Плео спал. Я подбежал к кровати и схватил его за плечо. Но он, не открывая глаз, весь отекший, взъерошенный, продолжал спать тяжелым, похожим на обморок сном. На ночном столике стояла бутылка из-под виски и лежала коробочка с лекарством. Спиртное со снотворным! А еще врач! Ведь спиртное усиливает действие транквилизаторов, он что, забыл об этом? Или сделал это нарочно? Я крепко тряхнул его. Этот кретин опоздает на поезд.
— Проснитесь, Бога ради!.. Эй! Плео!
Я уже не помнил, что он звался Моруччи! Намочив полотенце, я стал хлестать его по лицу. Он заворчал и попытался уткнуться головой поглубже в подушку. Я сбросил с него простыни и попробовал приподнять его.