— Огнищев! — тихо сказал человек в тулупе.
Володя приблизился, присмотрелся: узнал Клюева.
— Что случилось?
— Срочное дело. Надо незаметно взять Булгакова и быстро доставить в Медведёвку.
— Я не могу уходить далеко.
— Почему?
Володя торопливым шепотом рассказал о своих подозрениях.
Они стояли у самых ворот. Вечер был темным, ветреным. Низкие облака закрыли луну, вдоль улицы с посвистом разгуливал ветер, бросая в лица пригоршни колкого сухого снега. Володе отчего-то стало не по себе. В пучке света, струящемся из кухонного окна, вихрились, плясали искрящиеся снежинки. Кругом пусто и тихо. Как в пустыне. Все живое поглотила и упрятала студеная январская темнота.
— Все же тебе придется поехать, — после недолгого раздумья сказал Клюев. — Дело серьезное и срочное. А я не знаю даже, где он живет.
— У доярки колхозной Ефросиньи Козыревой.
— Она дома сейчас?
— Не знаю. По-моему, вечерняя дойка еще не кончилась.
— Тогда надо спешить! — заторопился Клюев.
— А Мокшин?
— Вот еще морока, черт те дери! — выругался Клюев. — Не люблю спешки. Капитан срочно погнал, а Стародубцева не нашли. Куда-то в баню мыться пошел. Да и тебе приказано срочно явиться туда...
В снопе света, падающем из окна, метнулась тень. Володя решился.
— У тебя один пистолет?
— Два. А что?
— Тогда поручим отцу.
— Подходит. Мне, кстати, велели тебя через него вызвать.
Володя по завалине осторожно подобрался к окну, заглянул. Отец сидел на кухне один, чинил валенок. Володя поскреб ногтем по стеклу. Отец продолжал работать. Володя поскреб посильнее. Отец вздрогнул, поднял голову, затем встал и подошел к окну. Посмотрел на освещенное лицо сына, прижавшего палец к губам, нахмурился, кивнул головой и пошел к вешалке. Володя возвратился к воротам.
— Не нашумит он там? — беспокойно спросил Клюев.
— Все будет в порядке. Старый вояка. Еще нас кое-чему научит.
Тихон Пантелеевич выскользнул из калитки по-кошачьи бесшумно.
— Чего тебе? — приглушенно спросил он, ничуть не удивляясь присутствию постороннего человека.
— Ефросинья Козырева до скольких работает? — без всяких объяснений спросил Володя.
— Когда как. Раньше семи вечера они на ферме не управляются.
— Значит, ее еще нет?
— Не должно быть.
— Хорошо. — Володя вытащил из кармана браунинг и сунул отцу в руку. — Держи. С квартиранта глаз не спускай. Враг. Не ложись спать, пока я не вернусь. Будь начеку.
Тихон Пантелеевич только крякнул от изумления, но ничего спрашивать не стал, быстро упрятал оружие.
— Глаз с него не спускай. Головой отвечаешь. Куда пойдет — следи, — повторил Володя.
— Ладно. — Тихон Пантелеевич передвинул шапку на голове. — Ты вот что... Пришли-ка ко мне Назарку Осинцева. Давно просит валенки подшить. Пусть несет.
— Осинцева? Осинцева нельзя! — категорически отрубил Володя.
— Почему? — удивился старик.
— Нельзя!
— А! — Тихон Пантелеевич все понял. — Ежели из-за той ночи, то напрасно. У Комарова он был. На крестинах. Это точно.
— У какого Комарова?
— Да у Федора. Сменным мастером у Назарки в бригаде работает. Конопатый, здоровенный такой. Пацан родился. Крестины второго числа справляли. В соседней деревне Федор-то живет...
— Чего ж ты до сих пор молчал? — рассердился Володя.
— А я откудова знал... Сегодня с Федором разговорились — так он все и высказал.
— Тьфу, черт!
Клюев прыснул в рукав тулупа.
— Ругался Федор-то на попа, — продолжал шептать Тихон Пантелеевич. — Жаден оказался. Двух кур за крещение содрал...
— Какой поп?
— Да из Порошино привозили. Пацана, значит, крестить... Теща Федорова тайком пригласила.
Клюев, не в силах сдерживаться, продолжал тихонько хохотать, корчась в просторном тулупе.
— Черт знает что... — расстроенно пробормотал Володя, представив, как отругает его Новгородский за непроверенное сообщение об Осинцеве.
— Так позови Назарку-то, — сказал Тихон Пантелеевич. — Мне удобнее будет вечер коротать.
— Ладно, позовем, — вмешался Клюев.
Пароконная милицейская подвода, на которой приехал Клюев, стояла за огородами. Володя завалился в набитые сеном розвальни и взял вожжи.
— К Осинцеву?
— Давай. Теперь бояться нечего. Возьми! — Клюев сунул ему в карман тяжелый ТТ.
Не выезжая на главную улицу села, они окраинами добрались до дома, где квартировал Назар Осинцев. Старший мастер ничуть не удивился приглашению Тихона Пантелеевича. Даже обрадовался.
— Подошьет? Молодец старикан. Я его давно прошу. Как раз кстати. Завтра на вышку жить перебираться, а валенок прохудился, и подшить нечем. Кто знает, сколько суток там просидишь. Всяко бывает...
— Давай шпарь. Подошьет как надо.
— А ты куда собрался?
— В Медведёвку.
— Ого! Ты смотри у меня! — всполошился Назар. — С завтрашнего утра быть на вышке. Боксит ждем. Ребята жмут изо всей мочи.
— Возняков говорил.
— То-то! Опоздаешь — рыло намылю! — Назар подставил к Володиному носу пухлый кулачишко. — Дело не шуточное. Понял?
— Понял, — улыбнулся Володя и решил все же проверить рассказ отца. — К утру буду. Как штык. Не ты, не на крестины еду...
— А ты откуда про них знаешь? — опешил Назар.
— Земля слухом полнится...
— Ерундистика получается... — Назар озадаченно запустил пятерню в встрепанный чуб. — Уже сплетни пошли!
— Вроде этого...
— Хм... Вот старая ведьма! Подстроила нам штуку!..
— Какая ведьма?
— Да Федорова теща. Я к ним, как к путным, на крестины, а они — на тебе! — попа приволокли... Радуйся, крестный!
— Что, и в самом деле крестным был? — Володя рассмеялся.
— Еще чего! Я думал по-новому отпразднуем, по-современному, а тут... Удрали мы с Федором на кухню, пока там вся эта хирургия происходила. Вот ведь чертова баба, что придумала!
— Взяли бы да выгнали попа.
— Неудобно как-то. Я гость, да и хозяйки ко мне со всем уважением... Моим именем парнишку назвать надумали. А Федора жена упросила. Заревела. Не стали скандал подымать. Плюнули...
— Выходит, ты теперь по всем правилам крестный! — хмыкнул Володя.
— Ну да! Скажешь... — Назар сконфузился. — Ты уж того, Володька... Не болтай в конторе. Хоть и не было ничего, но все равно... Комсомолец все же....
— Ладно, — великодушно пообещал Володя. Убедившись в непричастности приятеля к трагическим событиям, он был готов расцеловать его.
Изба Ефросиньи Козыревой стояла на выезде, у самой дороги, идущей от села к станции. Сразу за огородами начинался пологий спуск к Студянке.
Володя с Клюевым подъехали к усадьбе Ефросиньи со стороны реки. Привязали лошадей к пряслу огорода, огляделись. Света в окнах не было. Прошли на улицу, подошли к воротам. В передних комнатах тоже темно. Только в кухонном окне, выходящем во двор, тускло светилась керосиновая лампа.
— Давай! — тихо скомандовал Клюев.
Володя напрягся. Сунул руку в карман, сдвинул предохранитель пистолета. Взялся за кольцо калитки: она подалась. Открыл, заглянул во двор. Темно, пусто. В красноватом квадрате окна ни одной тени. Володя оглянулся на Клюева.
— Давай, — нетерпеливо прошептал лейтенант, — как говорили...
Володя громко хлопнул калиткой, прошел к крыльцу. Поднялся. Гулко постучал. Стал напряженно ждать. В доме ни звука. Попробовал коленом входную дверь. Не подалась. Опять постучал. Нетерпеливо, требовательно. Где-то в глубине дома послышалось движение. Володя заглянул в окно. С крыльца кухня просматривалась хорошо. На столе керосиновая лампа — семилинейка с подвернутым фитилем. В ее тусклом свете видны ведра, большая русская печь, чугунки и кринки на шестке. На кухню кто-то зашел. Большой, взлохмаченный. Длинная костлявая рука потянулась к лампе, подкрутила фитиль. Окно сразу засветилось желтым ярким светом. Володя невольно качнулся к перильцам крыльца.
Среди кухни стояла Булгаков. Босой, встрепанный, в выпущенной поверх шаровар гимнастерке. Он, видимо, только что слез с печки. Володя постучал еще раз. Булгаков лениво почесался своей клешней и пошел с кухни.