С глазами он почти угадал, в самолете Зоя Сергеевна углубилась в книгу, надев на тонкий породистый нос очки в узкой золотой оправе. Волосы она красила в прилично-светлый цвет, элегантная стрижка почти до плеч очень шла к ее моложавому лицу с едва наметившимися морщинками. Подтянутую фигуру подчеркивали выглаженные голубые джинсы и белоснежная рубашка почти мужского покроя, вместе с мягкими коричневыми мокасинами воплощавшая ее представления о дорожной одежде. В большой кожаной сумке, кроме томика «Трех Мушкетеров» на французском, лежали планшет и толстый блокнот, в который она заносила свои мысли, если в современных устройствах садились батарейки. Своим возрастом – шестьдесят пять – Зоя явно гордилась именно потому, что даже пятьдесят ей можно было дать с большой натяжкой. И то, скорее по солидности манер и уверенности мнений, чем по внешним признакам.
В тесной старомодной квартирке она чувствовала себя как дома, несмотря на нездешний заграничный шик, приобретенный, возможно, еще в невыездные времена. Во времена Союза Зоя была, как и положено образованной интеллигентной женщине, в контрах с господствующей идеологией, и даже пару раз удостоилась вызова в КГБ, где ее, впрочем, не пытали, а отечески попеняли за неподобающие знакомства. В третий раз все сложилось хуже, кто-то из знакомых оказался не совсем неподобающим, и к Зое пришли с обыском. Отпечатанный на старенькой пишущей машинке третий экземпляр «Крутого маршрута» Гинзбург и американское издание «Доктора Живаго» на криминал не тянули, но с работы в издательстве пришлось уйти. Зоя некоторое время перебивалась частными заказами на перепечатывание диссертаций, но тут случилась перестройка, подросла дочь, Татьяна, и в их жизни появился Мишка Блоксберг.
Мишу Зоя Сергеевна любила за страсть к русской поэзии Серебряного Века и не слишком осуждала за спекуляцию импортными шмотками, в которой видела одно из средств доказательства преимуществ капиталистического образа жизни. Но когда перестройка плавно переросла в беспредел, а Миша вместо безобидной торговли посылочными джинсами занялся «делами», ее любовь к капитализму несколько поутихла.
Что, впрочем, не помешало ей увезти внучку в самое сердце мира наживы и дегуманизации личности, а потом и вовсе обосноваться в Париже. К политике Зоя остыла совершенно, находя в обсуждении творчества великого писателя с подругами по клубу «Любительниц Дюма» замену прежним кухонным баталиям диссидентского толка.
Пока Маша распаковывала вещи в предназначавшейся ей с Бобби комнатке, Зоя, так и оставившая сумки лежать в углу возле книжного шкафа, забитого потертыми от многократного употребления изданиями классиков, современников и «Библиотеки приключений», разбиралась с оставленным ей на кухне подругой «наследством». В наследство включался вчерашний борщ, кастрюля котлет и очищенная, залитая водой картошка в потемневшем от времени казанке.
Обедали они на кухне за небольшим столиком, застеленным цветастой клеенкой, на которой незваными гостями смотрелись мейсенские тарелки в синих узорах и серебряные ложки, чуть потускневшие от прожитых лет. Разговор шел об университете, о погоде, о предстоящих походах в театр и музеи. Маша так и не решилась сообщить бабушке, зачем им понадобилась ее помощь в поездке.
Когда борщ (Бобби умял его две тарелки) подошел к концу, Зоя попросила внучку сменить посуду. Маша едва заметно кивнула, слегка побледнела… Старинный Мейсен взвился в воздух, укладываясь в раковину аккуратной стопкой. Бобби присвистнул от неожиданности.
— Роберт, — укоризненно произнесла Зоя Сергеевна, — я бы попросила вас не свистеть в доме, это неприлично. Только не вздумайте посчитать меня суеверной, в приметы я не верю.
Маша закашлялась, и бабушка, наконец, соизволила обратить внимание на нее.
— Надеюсь, ты не станешь утверждать, что пользуешься духовной энергией или праной из третьей чакры? – саркастически произнесла она. – Ты же физик, деточка.
— Не стану, — кивнула Маша, — это просто магия.
Бобби вскочил с табурета, пытаясь прикинуть, где в недрах незнакомой квартиры может прятаться валидол, потом кинулся к крану со стаканом, половину расплескал на пол, поглядел на легонько улыбнувшуюся Зою и совсем растерялся.
— Когда я была в твоем возрасте, — медленно начала Зоя, обращаясь к внучке, — я мечтала о просоленных парусах и каменных лестницах Зурбагана. Твоя мама… Это была моя вина, но она мечтала о джинсах «Левис» и видеомагнитофоне. Моя мечта не сбылась. Ее – да. Но лучше бы ей мечтать о каких-нибудь немыслимых глупостях, чем…