Приняла душ, надела сиреневый атласный халатик, отороченный крашеным лебяжьим пухом. С укоризной глянула на себя в зеркало. Сменила его на простой, синий, запахивающийся и завязанный широким поясом.
Аккуратно сложила снятое с постели покрывало в тумбочку для белья. Достала из шкафа синюю с красным клетчатую пижаму и положила ее на тумбочку со стороны Войцеха. На своей оставила тонкую шелковую сорочку.
Они никогда не засыпали одетыми, но после истории в Чикаго Войцех обзавелся парой пижам, которые на всякий случай держал под рукой. Случай, к счастью, так и не представился. А Мелисента, если вставала ночью по надобности, которой у Войцеха не было, надевала сорочку. Ей нравилось, когда он разглядывал ее из-под лукаво опущенных ресниц, и она с радостью показывала ему себя. Но разгуливать по квартире совершенно раздетой, даже когда никто не видит, ей было неуютно. Иногда она засыпала рядом с ним, так и не сняв сорочку, и тогда утром он долго и томительно гладил тонкий шелк своими длинными изящными пальцами, дразнящее медлительно добираясь до того, что под ним пряталось.
Мелисента вернулась в гостиную. Ложиться, почему-то, не хотелось совсем, и она снова открыла учебник.
*— Анна Боусли из Клана Вентру – правитель Сородичей Лондона. В отличие от большинства женщин-Сородичей, стоящих во главе городов Камарильи, именует себя не Принцем, а Королевой. У власти находится с 1942 года
116. Шахта «Изумрудная». Пенсильвания. Войцех
Сознание вернулось к нему вместе с болью. Войцех по крупицам попытался собрать воспоминания о случившемся – ничего, кроме боли. Безумной, яростной, рвущей в клочья не только тело – разум.
Вокруг него была гора. Она давила на израненное тело всей махиной, стараясь расплющить непокорного пришельца, вонзала каменные зубы в искромсанные мышцы, дробила кости, резала кожу на мелкие лоскуты. Запирала беззвучный крик в окровавленном рту с запекшимися губами. Тьма. Темнота. Черная каменная бездна, забитая болью. Хоть глаз выколи.
Глаз.
Войцех осторожно поводил глазами под сомкнутыми веками. Каменная крошка царапала кожу, но глаза были целы. Уже хорошо. Боль в раздробленных ногах – еще лучше. Значит, позвоночник все-таки удалось срастить.
Когда его отшвырнуло взрывом в узкое устье просека, обрушив на него потолок – пласт угля футов в пятьдесят толщиной между горизонтами – он был сыт. Теперь голод вернулся, добавляя изнутри свои раскаленные когти к терзающим снаружи клыкам горы. За то время, что он был без сознания, его тело отчаянно пыталось восстановиться, но камни снова и снова рвали тонкую, едва поджившую кожу, раз за разом ломали срастающиеся кости, вонзались в наливающиеся прежней силой мышцы, опять и опять посылая в мозг волны ослепительной боли.
Не позволять…
Еще один темный вал накатил на него, и Шемет снова провалился в черную бездну. Во тьме вспыхивали смутно знакомые образы.
Фьялар, сердито выговаривающий ему за сорванную репетицию. Крис, едко интересующийся, кто будет подписывать платежку в следующем месяце. Рамо и Хоакин, спорящие о том, кому достанется вырванное из груди, истекающее кровью сердце, пламенеющее в золотой чаше в рассветный час. Мрачный Брюс, подписывающий приказ о признании его дезертиром. Печальный Диззи, снова поссорившийся с Бранкой и сетующий, что не у кого спросить совета. Делия, одиноко танцующая в лучах лунного света. И, почему-то, Рыжая, тщетно вглядывающееся в полыхающее огнем небо в ожидании самолета, который так и не прилетит…
Кого-то среди них не хватало, а он никак не мог вспомнить, кого.
Новая волна боли, голод все сильнее. Остановись! Не позволяй себе тратить последнюю кровь на бесполезное исцеление. Гора перемелет тебя, как заводская мясорубка случайно свалившуюся в нее мышь.
Смерть. Такая прекрасная мечта. Недостижимая, желанная. Вампира, истратившего всю кровь, ждет торпор, вечность безумного сна, тело, ссохшееся, как мумия, ярость, терзающая лишенный разума мозг. Если не найдут, не вытащат, не дадут свежей крови…. Никаких «если». Никто не найдет и никто не спасет.
Тело послушно смирилось с приказом и перестало сопротивляться горе. Крови ничтожно мало, ее не хватит даже… Ни на что не хватит. А в руке, тесно зажатой в каменных кандалах, — нетронутый пакет. Консервированная кровь. Здесь не очень жарко, поэтому она все еще годится в пищу. А что толку?
От зажатого в разбитых пальцах пакета до заваленного камнем рта – всего полтора фута. Бесконечность.