Этот вопрос стоял в списке интересующих ее последствий операции так далеко, что она даже мысленно еще не успела до него добраться. Но раз уж Симокатта заговорил, то ответ ее заинтересовал.
— А я могу? – с любопытством спросила Рыжая.
— А собираешься? – в тон ей сказал Симокатта.
— Нет, — уверенно ответила Кэрол, — но... всякое случается.
— А что будет, если все-таки нарвешься? – не унимался Алексус. Ему явно доставляла удовольствие возможность безнаказанно влезть на ее личную территорию.
— Как что? – пожала плечами Рыжая. – Аборт. Хотя для здоровья и вредно.
— А как же великое предназначение женщины? – трагическим голосом вопросил Алексус. – Материнские чувства, долг перед человечеством. Да вообще, человеколюбие и сострадание. Это же убийство!
— Ага, ага, — хмыкнула Кэрол, — знаешь же, что не проймет. Я уже убила столько вполне сформировавшихся людей, что скопление клеток эмоций не вызывает.
— Забавная точка зрения, — Симокатта кивнул в сторону Мелисенты, увлеченной работой, — а там тоже «скопление клеток»? Не забудь с Войцехом этим наблюдением поделиться.
Рыжая задумалась на полсекунды и покачала головой.
— Мелисента ждет ребенка, — уверенно ответила она, — и Войцех тоже. А у меня нет права решать за них, что это.
— И с какого же момента скопление клеток становится ребенком? – полюбопытствовал Алексус.
— С того, как его родители решили, что это ребенок, — пожала плечами Кэрол, — по-моему, это очевидно. И нечего делать из меня бессердечное чудовище, Алексус. Из того, что меня это не интересует, не следует, что я осуждаю или презираю тех, кто считает иначе.
— Бессердечное чудовище – это я? – улыбнулся Цимисх.
— Заметьте, не я это сказала, — рассмеялась Рыжая.
После операции Рыжая и Симокатта навестили лейтенанта в палате, но он еще спал. Приборы контроля мигали зеленым светом, сиделка читала книгу в удобном кресле.
— Завтра заходи, — сказала Аманда, заглянув в палату, — если ничего непредвиденного не случится, будить будем. Твое присутствие может пригодиться.
— Зайду, — кивнула Кэрол и направилась к выходу, но Аманда остановила ее.
— Там Войцех за женой приехал, с КПП звонил. А она спит. Скажи ему, пусть часа через два заглянет, не стоит ее будить.
— Что-то случилось? – спросила Рыжая.
— Все в порядке, — заверила ее миссис Чэнь, — просто переутомилась. Неудивительно, учитывая ее положение. Но, если бы была хоть малейшая вероятность, что у нее проблемы, я бы сказала.
— Верю, миссис Чэнь, — улыбнулась Кэролайн, — и Войцеху ваши слова передам.
Заверения Войцех принял, но вид у него все равно был несчастный, и Рыжая решила заглянуть к нему на эти пару часов, чтобы не оставлять наедине с тревожными мыслями.
Дома Войцех сварил ей кофе, сменил курсантскую форму на джинсы и голубой свитер, вместе с Кэрол проверил сибирскую почту – впечатляющих новостей не было, но все шло по плану, и это радовало.
— Хороший у тебя кофе, поручик. Ты и в 1812 году такой варил?
— Нет, — покачал головой Войцех, — кофе не варил, только жженку. И рубашки не гладил. И белье мне денщик стирал. Вообще, всему полезному для жизни выучился уже после смерти.
— Ну, хоть пистолеты-то сам чистил?
— До сих пор чищу, — Войцех гордо вскинул голову, — по возвращении в Нью-Йорк могу предъявить. Вот коня, к сожалению, не имеется.
— А что, тоже сам? – заинтересовалась Рыжая.
— Не всегда, — признался Войцех, — долгое занятие. А у командира, сама знаешь, дел невпроворот. С интендантами война похлеще, чем с французами бывала, особенно, пока еще в Гродненском служил. У Лютцова, конечно, тоже реквизициями иногда перебивались, но полегче было.
— У Лютцова? – недоуменно спросила Кэрол. – А «барс» с чего тогда?
— В барсах я корнетом щеголял, — усмехнулся Шемет, — еще в Лейб-Гусарах. А двенадцатый год уже в Гродненском встретил. Мы к Бородино не попали, в историю не вошли. Но под Клястицами крепко Удино всыпали. А Полоцк я уже поручиком брал.
— А у Лютцова как оказался?
— Долгая история, — махнул рукой Войцех, — но под командование Кутузова возвращаться не хотелось, а подданство у меня было прусское, вот и пошел в «Черную Стаю». С ней и до Парижа дошел.
Войцех помрачнел, глаза затуманились болью.
— Черный мундир я не ношу.
— Потому что он настоящий?
Войцех кивнул, встал с дивана и, сняв с полки, протянул Рыжей широкую массивную трубку с прокушенным мундштуком.