— А это идея! – рассмеялся Беккет. – Пока не рассвело, пошли в ближайшую деревню, поищем достойный Его Бывшего Высочества гроб. С кисточками.
Приятели поднялись, и, на ходу прикладываясь к бутылке, направились на восток.
142. Сидх Меадха. Ирландия. Норвик
Они танцевали под луной и звездами и пили медвяное вино – совсем немного, только чтобы почувствовать его терпкую сладость. И медом искрились ее развевающиеся в танце волосы, и цветы, которые Норвик в них вплел, благоухали томным ароматом.
На Ингрид был бюнад, но не тот, времен его живой юности, слишком простой по крою, слишком грубый на ощупь. Тонкая батистовая блузка игриво сползала с округлого плеча, красный шерстяной корсаж туго обтягивал тонкую талию, подчеркивая пышную грудь. Темно-синяя юбка, расшитая диковинными цветами, колоколом спадала к изящным туфелькам с серебряными пряжками, чуть открывая красные чулочки со стрелками. Волосы свободно разметались по плечам, напоминая о том, что, несмотря на кокетливый наряд, она не дева-невеста – Валькирия.
И они гуляли под цветущими яблонями вдвоем, и Ингрид рассказывала ему о своей юности, еще до обращения. И о воинственных девах, уведших за собой дочь знаменитого на весь Север кораблестроителя Харальда Златорукого. То, о чем не успела рассказать тогда. А он так и не спросил, каждую ночь утопая в мягком тепле ее тела. И только сейчас понял, чего ей стоил этот жар, это сбившееся дыхание, эта призывная горячая влага. Она уходила под утро – он не спрашивал, куда. Она приходила ночью, он не спрашивал, зачем. И расставшись с ней, не вспомнил до того дня, как Сир выпил его горячую кровь, сохранив его волшебный голос на века.
Небо светлело, гости расходились. Луг медленно возвращался в Банальность, и Сородичи торопились в Холм, в безопасность Грезы, в темноту спален, чтобы к вечеру вновь предаться веселью, которое по обычаю должно было продолжаться три дня.
— Эгиль… — Ингрид подняла голову с плеча Норвика и смущенно опустила взгляд.
— Да, милая?
— Я приехала уже перед самым пиром и не успела с этим разобраться. По-моему, мои вещи отнесли в твою комнату.
— Да. А что? – рука Норвика, обнимавшая ее талию, чуть крепче прижала девушку, но в голосе не было ни малейшего волнения.
— Ну… Там же Греза, — чуть не шепотом произнесла Ингрид, — и одна постель на двоих. Ты же не хотел…
В золотых глазах сверкнули искорки, улыбка получилась грустной.
— А. Ну да, — Норвик отпустил ее и поднялся со скамейки, — пойдем, я все улажу.
Норвик проводил ее по длинному коридору, петляющему под Холмом, и открыл перед ней дверь небольшой спальни. Пышное ложе под бархатным балдахином, спадающим тяжелыми складками, резной комод у стены, со стоящим на нем золоченым подсвечником, умывальный кувшин и таз, расписанные синими цветами, – красиво, добротно, но слишком старомодно для новых времен и слишком вычурно для древних. Впрочем, спящему все равно, пружинный матрас или перина, если спится одинаково крепко.
Небольшую дорожную сумку Ингрид – Валькирия путешествовала налегке – Норвик поставил в углу, у изголовья кровати. Легонько коснулся губами нежной щечки.
— Спокойного сна, милая.
Она молча кивнула, и Норвик уже почти скрылся за дверью. Но в последний момент оглянулся, и бирюзовые глаза лукаво блеснули из-под опущенных ресниц.
— Ингрид, можно, я останусь?
И уже не услышал, что ответила Ингрид, торопливо целуя задрожавшие веки, душистые волосы, мягкие губы, раскрывшиеся ему навстречу. Не тем, умелым и расчетливым поцелуем, что в прошлую их встречу, но нежно и жарко, словно спеша утолить измучившую за долгие века жажду. Обнажил плечо, приспустив соскользнувшую блузу, другой рукой уверенно расправляясь с маленькими крючочками на корсаже. Отвел с лица пышные пряди волос…
Ингрид подалась ему навстречу, откинув голову, подставляя хрупкое горло под его губы… Или клыки? Расширившиеся до бездонных омутов черные зрачки внезапно сузились, в золотых глазах плеснул страх, и девушка в его руках вздрогнула, как слишком туго натянутая струна.
И Норвик понял. Он спал с ней тысячу раз и ничего о ней не знал. Ни ее пробуждения, ни восторга, ни тихого счастливого угасания – закрытая книга, запечатанный смертной печатью фиал. И как легко было ему с другими, приходившими после нее, с теми, за кем можно было наблюдать холодным взглядом, дарить им наслаждение, теша свое самолюбие и мужскую гордость.
Смиряя бурный поток перехлестывающего за край желания, Норвик чуть коснулся губами нежной кожи, туго натянувшейся на шее, притянул к себе, позволив спрятать у себя на груди растерянное лицо, тихо зашептал в самое ухо, чуть заостренное, покрытое рыжим пухом, с темной кисточкой наверху, обычно прячущейся в гуще медовых кудрей. Древние слова, которые он не сказал на заре их встречи, дождались своего часа.