— Я из гестапо, — резко ответил человек в штатском и развернул удостоверение девушки. Пробежав глазами документ, гестаповец посмотрел на девушку и, возвращая ей удостоверение, примирительно сказал: — Фрейлейн понимает, что у меня не было желания оскорбить фюрера и обидеть ее...
— Даже служащим гестапо непозволительно так обращаться с книгой фюрера, — назидательно произнес летчик и протянул книгу девушке. — Битте...
— Данке...[8] Это просто ошибка, господин лейтенант, — мило улыбнулась девушка. — И книга ничуть не пострадала...
— Вы едете в Банскую Бистрицу? — поинтересовался летчик. — Разрешите присесть, фрейлейн?.. Простите, не знаю, как вас зовут...
— Мария... — засмеялась девушка, подвигаясь на сиденье.
— Вы немка?
— Да... Только я никогда не была в Германии. Родилась в Варшаве, в семье немецкого промышленника.
— А почему бы вам не съездить сейчас домой?
— Служба... Я работаю в отделе культурных ценностей и очень занята... Приходится много ездить, господин...
— Пауль Эккариус... Простите, не назвал себя. В этой проклятой стране скоро одичаешь и совсем разучишься разговаривать с женщинами...
— У вас мрачное настроение, господин...
— Просто Пауль, — уточнил лейтенант. — К сожалению, вы правы, фрейлейн Мария... Недавно я получил сообщение, что мой отец, гауптман СС Эккариус, был убит в этих краях. Меня вызвали срочно в Банскую Бистрицу...
— Сочувствую вам, Пауль... Это такая потеря...
Когда автобус приехал в Банскую Бистрицу, снова началась проверка документов. Четыре эсэсовца останавливали каждого пассажира, выходящего из автобуса.
— Кого-то ищут, — сказал лейтенант, ведя свою спутницу к выходу.
— Надеюсь, не нас с вами, — засмеялась фрейлейн Мария. — Уж больно много гестаповцев...
Прошло около двух суток как Мария уехала из партизанского лагеря. Все это время Николай не находил себе места, то и дело посылал Ферко в штаб узнать, не вернулась ли девушка. Мучила неизвестность: куда и зачем она так внезапно уехала, надолго ли? Сама Мария ничего не сказала, но сердце подсказывало Николаю, что неспроста она появилась в тот последний вечер необычно возбужденная и непохожая на себя: белокурые волосы были уложены в причудливую прическу, подчеркивающую тонкие черты ее лица, брови чуть подкрашены, отчего голубые глаза девушки казались еще больше и ярче.
Заметив удивленные лица своих товарищей, Мария рассмеялась:
— Не век же ходить мне растрепой, вот и привела себя в порядок...
А потом, по распоряжению штаба, Николай с Ферко провожали Марию к домику лесника. Всякие расспросы были запрещены, операция проводилась в строжайшей тайне...
На вторые сутки после отъезда Марии, к вечеру, Васильев получил приказ встретить девушку в условленном месте. Две минуты ушло на сборы, и вот они вместе с Ферко покинули лагерь. Еще никогда Николай так не торопил время. Запыхавшись, подошли они к домику лесника, и, не дожидаясь, пока словак соберется, сами запрягли лошадь в повозку.
Но напрасно партизаны пролежали четыре часа на опушке леса, ожидая, когда лесник вернется из села. Старик приехал один.
— А ты точно там был, где назначено?.. Не перепутал, а? — с надеждой переспрашивал Николай.
— Там, там... — сумрачно отвечал лесник. — Не пришла она...
Капитан Олевский, выслушав доклад Васильева, коротко сказал:
— Встречать завтра, там же и в то же время...
Плохо спал в ту ночь Николай. Тревога за Марию гнала сон. Еле дождался вечера. Но и в этот день девушка не явилась на место встречи с лесником.
— Разрешите мне поискать ее в Калиште? — попросил Николай капитана Олевского. — Не могла же она там бесследно пропасть!..
— В Калиште ее нет, Николай Михайлович... Завтра пойдете вновь.
— Когда последний срок ее возвращения?
— Сегодня.
— Но где же она?! — воскликнул измученный Николай. — Где?
— В самом пекле, Николай Михайлович...
— Где?
— Я сказал все... — Капитан молча закурил сигарету и положил портсигар перед разведчиком. — Кури...
— Вы что ж, не верите мне? — тихо спросил Николай.
— Верю. Но не имею права говорить. Ты разведчик и должен сам понимать это.
— Почему не послали меня?
— Ты не прошел бы там...
— Значит, она...
— Не надо гадать... Я верю, Мария вернется...
Васильев надвинул на голову шапку и вышел из штаба. Яркие звезды запутались в лохматых лапах елей, покрытых серебристым инеем. Морозный воздух дышал в лицо. Струйки дыма тянулись от землянок к небу и терялись среди деревьев. Похрустывали под ногами часовых сучья. Здесь все было так же, как и три дня назад. Но Васильев вдруг почувствовал горькую пустоту, подступившую к сердцу.