Утром следующего дня начальник оперативного отдела доложил Франку о результатах расследования. Министр закурил сигару и, бросив на стол ножницы, которыми обрезал кончик сигары, спросил:
— А не думаете ли вы, полковник, что это дело рук советских партизан?
— Нет, герр обергруппенфюрер, не думаю... Скорее всего взрывы подстроены рабочими завода из числа военнопленных. Эксперты охранной службы сообщают, что проникнуть в тоннели незамеченным невозможно...
— Заводские рабочие или сама охрана — так вы хотите сказать?
— Может быть...
— Прикажите допросить всех часовых и офицеров...
— Этим занимается служба безопасности Братиславы, герр обергруппенфюрер...
— Займитесь и вы... Фюрер возложил ответственность за события в Словакии на нас, не забывайте об этом!.. У нас с вами, полковник, всего по одной голове и потерять ее мне лично не хочется... Насколько выведен из строя завод?..
— Не меньше чем на двадцать — двадцать пять дней... Тоннели засыпаны землей, камнями, изуродованной техникой. Нужно будет заново крепить своды.
— Предложите им для работы военнопленных, если нужно, пошлите отсюда восстановительные армейские железнодорожные части... Передайте это распоряжение управлению транспорта...
Франк отлично сознавал, что положение не из легких. Проморгать такую крупную диверсию как раз в тот момент, когда фюрер лично предупредил об ответственности за состояние коммуникаций в Словакии, — за такое орденов не дают. Лучше чем кому бы то ни было наместнику фюрера в Чехословакии известно, насколько важна сейчас для гитлеровской армии, находившейся у польских границ, бесперебойная работа каждого военного объекта, всех коммуникаций. А тут почти на месяц выведен из строя целый завод и подъездные пути к нему...
СВАТ ПРИХОДИТ В ОТРЯД
В штабе Морского разрабатывалась новая операция, когда вошел дежурный и доложил, что в районе южной заставы была перестрелка. Румыны гонялись за тремя парнями. Один убит, а двоих других наши отбили и привели в лагерь.
— Введите их, — сказал Морской, поднимая голову от карты.
Дежурный пропустил в комнату двоих оборванных мужчин. Тот, что постарше — рябой рыжебородый детина, — молча остановился у стены, угрюмо оглядывая присутствующих. Второй — молодой чернявый парень с быстрым, острым взглядом — суетливо поздоровался и тут же пустился в объяснения:
— Спасибо, братцы, выручили. Без вас нам был бы капут. И откуда они только взялись в этих местах? Вот гады...
— Стоп! Не так быстро, — остановил его Морской. — Давай по порядку. Кто такие? Как звать?
Чернявый парень, снова опережая товарища, торопливо ответил:
— Меня зовут Иваном, а его, — он показал на рябого, — Петькой. Сидели вместе в лагере. Дважды бежали и попадались, а на третий раз повезло... Месяц, считай, идем из Германии. В Словакии легче стало... Тут уж не так боялись... Вчера вечером недалеко отсюда... Село тут есть... Что-то на Булду или Буллу похоже название...
— Булы, — подсказал Бобров.
— А хрен его знает... Что-то в этом роде... Зашли мы в дом, а там такая девка! Господи, спаси меня и помилуй! Что лицо, что фигура!
— Ты нам не про девок, а о себе рассказывай, — перебил чернявого Олевский, внимательно наблюдавший за незнакомцами. Его глубоко запавшие глаза, всегда строго смотрящие на собеседника, сейчас будто старались заглянуть в души этих людей.
— Так вот, я и говорю, — ничуть не смущаясь, продолжал парень, назвавший себя Иваном. — Хотел я насовсем пристать к этой королеве, а тут чертяки румыны налетели на село... Она мне и говорит: «Тикай, миленький, они русских хватают и стреляют на месте». Мы с Петькой и драпанули, только пятки засверкали. А тут недалеко снова на них нарвались... Они палить начали, ну и мы тоже в долгу не остались... А того парня, что убили, мы часа два назад в лесу встретили... Говорил, что к партизанам идет, вроде бы знает, что где-то здесь отряд есть. Ну и мы за ним увязались. Думаем, пойдем к партизанам, будем гадов бить... Вот и пришли... Жаль парня, безоружный шел... Совсем было удрали, когда его куснула меж лопаток пуля...