— Пил, конечно… Да вся жидкость из тела с потом вытекала. Тайга, Олежка, пока по ней правильно ходить не научишься, хуже любой полосы препятствий будет.
— Спасибо, дочка, — ефрейтор Семеняк взял у Лейлы две разрезанные ножом половинки банки разогретой тушенки. Вторую протянул другу. — Держи, зверь таежный, Подкрепись. Может, подобреешь и перестанешь ворчать?..
— Спасибо…
— Ну, что? — капитан Малышев открыл глаза. Мгновенно засыпать и так же мгновенно просыпаться, одно из первых умений, которым обучаются фронтовые разведчики. Поскольку у них «время на отдых» категория условная. — Все уже собрались?
— Кроме Гусева. Он в охранении.
— Тушите огонь и зовите лейтенанта сюда… Думаю, в ближайшие десять минут нас не обнаружат… А разговор предстоит важный.
Капитан пружинисто вскочил, поправил одежду и отступил в сторону, так чтобы видеть всех разом.
— Прежде чем я начну, хочу чтобы все поняли: задача, которую майор Корнеев поставил группе перед отлетом, с руководством не согласована и силы приказа не имеет. Николай, сделал это на всякий случай. Помня о нашем штрафбатовском прошлом… Командир дал нам возможность ссылаться на него, если придется объяснять особистам, почему группа задержалась во вражеском тылу, а не вернулась сразу же, после выполнения задания.
Давая время осознать услышанное, Андрей преувеличенно внимательно осмотрел кострище и что-то там старательно затоптал.
— Я сейчас расскажу все, что мы с ним узнали от эсесовца, а потом, каждый из вас сам за себя решит, что делать дальше.
Девушки переглянулись. Пивоваренко хмыкнул. Хохлов снял и протер очки. И никто не задал ни одного вопроса.
— В общем, у фрицев есть какая-то очень секретная организация, подотчетная только Гиммлеру, а то и самому Адольфу. Называется «Аненербе», что в переводе с немецкого значит «Наследие предков». Чем там занимаются, я лично объяснить затрудняюсь. Из слов оберштурмбанфюрера — какой-то чертовщиной.
— Самое оно, для Гитлера, — кивнул Кузьмич. — С кем бесноватому фюреру еще знаться, как не с Сатаной.
— Как атеист, я не могу согласится с существованием ада, но для Гитлера сделаем исключение. Только духовная сфера для нас не главное. Важно то, что пленный указал место, где сейчас проходят последние испытания образца нового оружия. Кодовое название «Lanze des Hasses».
— К-копье Ненависти, — перевел Хохлов.
— Совершенно точно. И судя по тому, как описывал действие этого копья Штейнглиц, с таким типом вооружения мы еще не стыкались. Кто-то читал книгу Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина»?
— Я… — отозвалась Оля Гордеева. — Вы говорите о тепловом луче?
— Не я… — пожал плечами капитан. — Пленный фриц. Причем, он утверждает, что это не изобретение их ученых, а какая-то древняя штука, найденная при археологических раскопках еще пару лет тому. То ли в Азии, то ли в Африке. Поэтому ее так долго изучали. Да и не торопились, сначала… Были уверены, что смогут нас победить и без «наследия предков». Но теперь, вроде, все секреты наконец-то этим Аненербе раскрыты. И в ближайшее полнолуние, то есть через восемь дней…
— Через пять… — поправил командира Семеняк.
— Что?
— Полнолуние будет через пять дней. Я точно знаю.
— Не понял, Степаныч, ты что — астроном? Откуда такие познания?
— Коля в госпитале лежал… — отчего-то смущаясь, а потому сумбурно стал объяснять Степаныч. — Вот я в этом месяце и забыл монетку показать… Теперь, каждую ночь поглядываю. Понимаю, что раньше не будет, а поглядываю…
— Ничего не понял… — мотнул головой Малышев. — При чем тут монетка? И с какого боку к ней полнолуние?
— Полнолуние ни при чем. Мне растущий месяц нужен. Примета такая есть. Если молодой Луне серебряную денежку показать, она подсобит в этом месяце с прибытком… На деньги мне, пока война, плевать. Но вот какая хитрость… Рассуждая здраво, мертвому прибыток ни к чему. Значит, чтобы примета исполнилась, человек жить должен. Вот я Луне, от имени всех, кого знаю, и показываю денежку…
Семеняк порылся в кармане, а когда показал ладонь, на ней поблескивал серебряный диск с обнимающимися крестьянами.
— И вам не стыдно! — возмутилась Оля. — Вы же советский человек! А всякое суеверие — опиум хуже религии.
— Возможно, — не стал спорить Семеняк. — Но, кому от этого вред? Да и с религией, похоже, погорячились в революцию. А теперь сам Иосиф Виссарионович разрешил в церквях молебен служить. Во славу русского оружия и на погибель супостату. Так-то, девонька…