Впоследствии Великая депрессия в совокупности с массой других обстоятельств стала триггером перерождения большевизма в сталинизм — радикальную, тоталитарную, латентно-националистическую идеологию, в которой пролетарское мессианство было органично вписано в мессианство православное.
По сути, с высоты сегодняшнего дня можно сказать, что сталинизм никогда не был случайным зигзагом заблудившейся русской души, а лежал в генеральном русле развития русской идеологии, был теснейшим образом связан с незападническими компонентами большевизма — как со славянофильством, так и с радикальным православием, которые можно рассматривать в качестве его предтеч. Сталинизм был связан с духовным наследием России и, даже будучи подвергнутым обструкции, не развоплотился, а ушел под землю и стал «андеграундом».
Мысли подземелья
Большевизм как движение умер в 1953 году, но не потому, что умер Сталин, а в результате совершенного сталинскими наследниками антибериевского переворота, положившего конец эпохе «диктатуры пролетариата» — то есть теории и практике ничем не ограниченного политического насилия. За этим последовали четыре долгих десятилетия его медленного разложения и превращения в интеллектуальный компост. Большевизм — ранее довольно цельное движение — стал распадаться на свои составные части, то есть на обломки некогда интегрированных в нем западнического и славянофильского паттернов.
Из-под ветшающего фасада стала выглядывать старая кладка: то вспыхнет вражда между литературными кружками, стоявшими за журналами «Новый мир» и «Октябрь», в которой угадывается вечный спор западников и славянофилов; то явно обозначат себя консервативное и либеральное крылья в партийной цитадели; то пойдут по стране гулять подметные черносотенные письма с плачем о русском народе.
Не была исключением и диссидентская среда. Очень скоро в ней сформировались все те же два полюса: ориентированный на Европу и либеральные ценности и антизападный, религиозно-консервативный. Это разделение было персонализировано фигурами Сахарова и Солженицына. Антисоветизм и антикоммунизм Солженицына долгое время заслонял природу его идеологических воззрений как нечто менее существенное по сравнению с его борьбой с режимом. А зря. К ним имеет смысл внимательно присмотреться. Вот небольшой отрывок из его последней крупной работы 90-х годов:
Солженицын — об Украине
«Не могу отнестись без пронзающей горечи к искусственному разрубу славянства восточного… От самых первых шагов создания украинского государства там раздувалась — для укрепления политических рядов — мнимая военная угроза от России… «Угроза войны» так жаждалась ими (для укрепления слишком еще разбродного «украинского сознания»), что достаточно было России заявить лишь о намерении продавать нефть не по дешевке, а по мировым ценам — с Украины грозно откликались: «Это — война!!!» <…> По мере того как украинские националисты разворачивали свою идеологию, в ней брали верх самые дикие крайности трактовок и призывов. Мы узнали, что украинская нация — это «сверхнация», она настолько уходит в тысячелетние глубины веков, что украинцем был не только Владимир Святой, но даже, по видимости, и Гомер — и в подобном духе комично переделываются школьные учебники на Украине, ибо украинский национализм, при столь явном меньшинстве этих националистов, напорно возводится в идеологию всей Украины».
Подбирая цитату из Солженицына, мне труднее всего было понять, где поставить точку. По-хорошему, надо было бы скопировать сюда текст всей брошюры целиком,
но в этом нет никакой необходимости: ее конспект все только что прослушали в изложении Путина 22 февраля.
Я далек от мысли обвинять президента в плагиате, но новое в том, что говорит сегодня Путин, лишь то, что это говорит Путин. Все эти идеи являются продуктами разложения коммунистической идеологии, которые до этого десятилетиями прели сначала в советском застойном подполье, а потом валялись бесхозными на заднем дворе «лихих» 90-х.
Из «Андеграунда» в «Лужники»
Перестройка была бенефисом «новопредставленных» русских западников. Все остальные идейные течения сначала были отодвинуты на второй план, а после 1993 года и вовсе загнаны в подполье. Там они деградировали и дробились на секты: гумилевские, сталинистские, радикально православные и прочие. У них были свои пророки вроде Кургиняна, Дугина или Проханова (всех не счесть), к которым относились как к юродивым. Оказавшись под давлением, эти духовные течения стали активно смешиваться между собой, образуя самые причудливые и невероятные с точки зрения здравого смысла сочетания — вроде православных сталинистов или левых евразийцев.