Он рассмеялся.
- Каждый третий, - проговорил Грейфе весело. - На этом держатся наши успехи, наши великие победы, этим способом мы осуществляем единство нации. Каждый третий - или нас постигнет катастрофа. Но лучше каждый второй. Вам не кажется, господин Хорват, каждый второй лучше?..
Лашков-Гурьянов почувствовал на себе его взгляд. И подумал: "А они тут не посходили с ума?"
Грейфе положил на язык щепотку порошку и запил его коньяком. Потом он сказал строго:
- Теперь вернемся к нашим баранам, как говорят французишки. Ваш Купейко, кажется, что-то крикнул перед смертью. Что он точно крикнул, господин Лашков? Постарайтесь говорить внятно по-немецки, чтобы я понимал без помощи господина Хорвата. Ну? Я жду!
- Он напомнил о каком-то разговоре, имевшем место во время подрывных учений в деревне Халаханья, - опасливо и негромко произнес Лашков-Гурьянов. - И еще крикнул, что надеется на курсантов.
- Это была двусмысленность? - вперив в Гурьянова свой издевательский взгляд, осведомился Грейфе. - Как вы поняли вашего питомца Купейко?
- Никакой двусмысленности я здесь не приметил, - сказал Гурьянов. - Он ведь дальше закричал про победу Красной Армии, и тут я, каюсь, погорячился и выстрелил.
- А что вы выяснили про беседу на учениях в деревне Халаханья? спросил опять Грейфе, продолжая вглядываться в совсем оробевшего Гурьянова. - Надеюсь, хоть это вы выяснили? Или мне надлежит прислать вам специального следователя? Вы оба, может быть, вообще не в состоянии командовать таким объектом, как Вафедшуле?
Гурьянов с тоской взглянул на Хорвата. У того ходуном ходил кадык, он все время пытался что-то проглотить, да никак не мог. "Даст тут дуба со своим миокардитом, - злобно по-русски подумал про него Лашков-Гурьянов, как тогда я один управлюсь с этим идиотом?"
- В этом случае с расстрелом вы поступили весьма глупо и более чем поспешно, - произнес доктор Грейфе. - Сначала дознание, а потом казнь неужели это детское правило вам не известно? Казнь есть этап заключительный, так нас учил Гиммлер, и никакое самоуправство здесь терпимо быть не может. Вы должны были этапировать преступников в Берлин. Или хотя бы ко мне, в Ригу. Там бы они все сказали. Я не сомневаюсь в том, что ваш Купейко был связан с партизанским подпольем, если его не заслали партизаны в нашу школу.
- Исключено, господин оберштурмбанфюрер, - вмешался несколько пришедший в себя после пережитого страха Хорват. - Купейко вербовал лично я. Он был в лагере в таком состоянии, что не мог пробежать положенные нами три испытательных круга по плацу, упал на втором. Вербовался он вместе со своим другом, его фамилию я запомнил - Лазарев, тот тоже хотел к нам попасть, но его мы не взяли по причине искалеченных ног. Этот вот Лазарев сказал мне в беседе, что Купейко - сын крупного табачного фабриканта и что он вместе с Лазаревым попал в плен в районе Харькова...
- Что Лазарев показал вам после казни Купейко?
- Лазарев сейчас служит в войсках РОА, и его местопребывание мы не установили, - вмешался аккуратным голосом Гурьянов. - Такая работа нам не по плечу. Если бы господин...
Грейфе записал в книжечку инициалы Лазарева - "А.И.".
- Он тоже сын фабриканта? - спросил оберштурмбанфюрер. - Если посмотреть личные карточки наших курсантов из военнопленных, - с медленной усмешкой сказал он, - то выйдет, что в России жили только одни фабриканты, заводчики, расстрелянные идейные вредители, раскулаченные кулаки и директора банков. И многие наши идиоты попадаются на эту удочку...
Хорват внезапно осмелел.
- Но нам же приказано инструкцией вербовать именно этих лиц, - начал было он.
- Как Купейко попал в плен? - жестко перебил Хорвата Грейфе, давая голосом понять, что инструкции никакому обсуждению не подлежат. - Доложите подробно.
- По его словам, сдался намеренно. И по словам упомянутого Лазарева.
- Вы проверяли?
- К сожалению, после казни. Патологоанатом...
- Патологоанатом? - удивился Грейфе. - При чем тут патологоанатом?
- Так случилось, что, когда господин Гурьянов расстрелял негодяя, мы получили сведения о том, что Купейко в бане тщательно скрывал левую сторону тела...
- От кого сведения?
- От преподавателя взрывного дела ефрейтора Круппэ. Тогда мы отправили мертвеца на вскрытие. Он, то есть Купейко, никогда не сдавался, это показало позднейшее расследование. Он был подобран в бессознательном состоянии, и лечили его в каком-то подполье, которое и было накрыто нашей полевой жандармерией. Тут его опять ударили прикладом, но он выжил...
Грейфе демонстративно закрыл глаза, показывая, что ему надоело. А после паузы с угрожающей усмешкой осведомился:
- Надеюсь, вы отыскали папу-фабриканта?
Хорват и Гурьянов попытались улыбнуться.
- Плохо, - сказал Грейфе и отхлебнул коньяку. - Очень плохо, господа, совсем плохо. Наши школы стоят бешеных денег фатерланду. Мы вкладываем в них огромный потенциал энергии, которая могла бы быть с успехом использована по назначению, гораздо более действенному и насущно необходимому имперским вооруженным силам, чем это осуществляется на практике. По три месяца, а то и по полугоду мы дрессируем, кормим, обучаем и одеваем тысячи людей, которые, как показывает практика, должны быть в лучшем случае направлены в газовые камеры, потому что они суть враги новой Европы. Но мы, вместо того чтобы уничтожать эти контингенты, снабжаем их оружием, боеприпасами, питанием, снабжаем их современнейшим вооружением, безотказной радиоаппаратурой и на наших самолетах, подвергая риску наших пилотов, со всевозможной безопасностью сбрасываем эту, с позволения сказать, агентуру в тыл нашего противника, а по существу к себе домой. Там ваши выученики и воспитанники сдаются, а мы утешаем себя тем, что они пленены после героического сопротивления.
- Почему же непременно сдаются? - опять задребезжал голосом Хорват. Может быть, их задерживают, так как не исключена возможность...