Сухое лицо Ряхичева на мгновение исказилось, но он взял себя в руки, заговорил совсем короткими фразами, твердо, жестко:
- Командующий, оказывается, того же лиха, что и я, хлебал в ту же пору. Спросил меня, что я, как чекист, думаю. Я ответил: работа зарубежных специальных органов по истреблению наших кадров. Я и сейчас так думаю. Мы же их сведениям, на их радость, поверили. А своим людям в доверии отказали. На том и теперь стою. Пойдем отсюда, Ваня, что-то холодно, мерзнут старые кости!
Он поднялся - сухой, стройный, высокий, с серебристыми висками, поежился, потом вздохнул:
- А жена у меня умерла. Теперь один на свете. И, знаете, странно как: думаю, отвоюемся, пойдет народ по домам, а где мой дом?
- Ко мне приедете, - сказал Локотков, - создадим вам условия.
День выдался не по-летнему холодный, даже мозглый. И запах пожарища не унимался, в сырости стал еще острее, горше. Но партизаны спозаранку повезли лес, строиться: баньку, кухню получше, избу девчатам-партизанкам. И опять услышал Иван Егорович голос Саши Лазарева:
Вы скажите там матери милой,
Вы скажите жене молодой,
Что я жертвовал жизнью и силой
В честь отчизны своей дорогой.
У меня от начальства отметки,
Что со страхом я не был знаком,
Что врагов я колол пулей меткой,
Еще больше колол их штыком...
Ряхичев слушал улыбаясь, потом спросил:
- Кто певун?
- Лазарев. Я вам про него доложу в подробностях...
В землянке комбриг напоил их чаем с вонючим трофейным ромом. Виктор Аркадьевич выслушал историю Лазарева, потом замыслы Ивана Егоровича насчет разведывательно-диверсионной школы в Печках. Комбриг ушел провожать группу подрывников, разбираться в том, кто "сундучит" аммонит. Начинались дни знаменитой впоследствии "рельсовой войны".
- Откуда такие подробные сведения? - даже удивился Ряхичев.
- У меня туда свои люди засланы. В Печках толковый человек - у него и с курсантами знакомства, и с преподавателями. В Ассари, возле Риги, наборщик, литературу для немцев набирает, бланки для "Цеппелина", замечательный человек, только на язык невоздержан. Так разрешите продолжать?
Ряхичев кивнул, вновь закуривая:
- У них как дело поставлено? Вот, допустим, днем... такой есть у них педагог - Штримутка, так этот Штримутка скажет какому-нибудь курсанту наедине провокацию, допустим: "Наши дела идут на фронтах плохо". А ночью курсанта будят ударом нагайки по лицу. "Что тебе сказал Штримутка?" Курсант: "Ничего". Его опять нагайкой, сапогом под ребро, палкой, чем придется. Это они волю испытывают. Так вот мой парень в Печках о многом наслышан, и практика подтверждает, что они тренируют только физически. О моральной стороне дела не беспокоятся. У них главное - легенду назубок знать, а практика моя подтверждает, что на выученной легенде далеко не уедешь. Если человек честный, он даже в правде на допросе нервничает, сбивается, а эти как таблицу умножения. Все точно из кирпичиков выстроено, только если один кирпич вышибешь, постройка и рухнет. И никакого воображения у них нет, это точно, Виктор Аркадьевич, извините за такое слово - воображение, но иначе не скажешь. Как часы штампуют, так свою агентуру. Стандарт! И еще не понимают, что если наш человек в их так называемом тылу работает, то ему сочувствуют в сто раз больше людей, чем тамошних немцев, а если их агент у нас, то все против него. Их ловить и изобличать нетрудно, если по-умному, а наших им очень трудно, если опять-таки наши по-умному действуют...
Он свернул своего табаку, сильно затянулся, потом сказал:
- Разведчик должен быть прежде всего человеком одаренным и инициативным, так я считаю. Это не аппарат фотографический, это голова с умом. Вот потому Лазарев для меня кандидатура подходящая. Он сам думает, а не только исполняет, чего велено. Вот глядите, карту он для меня вычертил, здесь уже. Это, конечно, я ему такое задание измыслил тут, чтобы в бой его не пускать, да не углядел, вчера показал он свои данные, а карта с мыслью сделана, даже с талантливой мыслью...
Вытащив из планшетки Сашино не законченное еще произведение, он разложил его перед полковником.
- Ладно, давайте сюда вашего Лазарева, - решил Виктор Аркадьевич. Побеседуем, посмотрим. Вы так рассказали, что мне даже интересно стало, какой это такой мировой разведчик...
Лазарев явился тотчас же, выбритый, в начищенных чем-то чрезвычайно едким и вонючим сапогах, в немецкой пилотке, лихо посаженной на голову. Козырнул небрежно, обдал старого чекиста дерзким взглядом, сел чуть-чуть вольнее, чем ему бы следовало. Локотков следил за ним тревожным взглядом, как бы уговаривая: "Не куражься, дурак. Жизнь твоя решается, слышишь?"
Во всем остальном разговор пошел как надо. Лазаревские разведданные появились на столе во всем своем четком великолепии. Отвечал бывший младший лейтенант на вопросы сдержанно, ни в чем не запутался, дерзкое выражение глаз сменилось восторженным: Ряхичев и не таких зеленых умел покорять силой своей воли, веселыми огоньками в зрачках, внезапными смешными фразами, вдруг ласковой, доверительной интонацией.
- Так как? - осведомился Локотков, когда Лазарев ушел.
- Можно! - поднимаясь с лавки, ответил Ряхичев. - Вполне можно.
- Вы серьезно?
- В таких делах не шутят.
- А если...
- По всей строгости законов военного времени, - с медленной усмешкой произнес Виктор Аркадьевич. - Если предаст, будем отвечать вдвоем. Согласны?
Собеседование они не закончили, за Локотковым прибежал парень с красивой фамилией Златоустов: возле Больших Камней задержаны трое, что за люди, понять нельзя, документы вроде и настоящие, но вводят в сомнение. Похоже, что трое ждут еще кого-то; вообще, Птуха наказывал передать, что без товарища Локоткова ни за что поручиться не может.