- Поросенок больше нет, - сказала он, - сардины тоже нет. И петух не дают. До свидания после войны. Приезжайте в город Ригу, будем кушать и выпивать.
- Приезжайте в Таллин! - сказал бывший "гестаповский лейтенант".
- Приезжайте в Тарту, - пригласил третий.
Иван Егорович отметил им командировочные предписания, вывел чернилами: "Выбыл 3.I.1944 года". Помозговал, где бы написать о том, как великолепно выполнили они задание, но на бланке такой графы не было. И пришлось сказать обычную фразу:
- Что ж, товарищи, желаю вам успеха.
- И вам! - сказал товарищ Вицбул. - Если еще раз вы будете делать так, то мы можем приехать. И сначала покушать много свинины.
- Да, - подтвердил бывший "обер-лейтенант". - Это хорошо.
- И сигареты "Фифти-Фифти", - сказал самый младший, в прошлом "гестаповский офицер". - Заезжайте к нам. Мы близко теперь.
В сумерки этого же дня гроб с телом Петушкова, больную Ингу в немецком спальном мешке, Гурьянова, двух майоров и почту проводили на Большую землю. Летчики, узнав об операции "С Новым годом!", поклялись Лазареву страшной клятвой, на паяльнике и плоскогубцах, доставить товарища Шанину "в самый лучший госпиталь" и немедленно написать.
- У нас же авиапочта, - сказал Лазарев. - Регулярность обеспечена.
Ингу он поцеловал в лоб.
- Так с покойниками прощаются. Поцелуй в губы, я не заразная.
Он поцеловал, она закрыла глаза.
- Теперь жди, - услышал он, - слышишь? Я скоро. Я очень тебя люблю. И я поправлюсь, ты не беспокойся.
Лазарев тихо гладил ее по щеке, смотрел не отрываясь в запавшие глаза.
- Какой-то ты мальчишка, - сказала она, - несерьезный человек. И чубчик у тебя мальчишеский...
Локотков тоже влез в машину, но здесь он никому не был нужен. Инга его даже не заметила.
Самолет улетел, майоры увезли пакет полковнику Ряхичеву. Над письмом Виктору Аркадьевичу Иван Егорович трудился истово часа три. Здесь бесхитростно, впрямую высказал он опасения, что в сумятице, которой непременно будет сопровождаться доставка такого гуся, как Лашков-Гурьянов, в благодарностях, поощрениях и поздравлениях главного аппарата забудется судьба Саши Лазарева, еще официально не прощенного и тяжко этим обстоятельством мучимого...
Все выполнил Иван Егорович, что было в его силах и возможностях. Все учел, все обдумал. Не знал он только, что еще тридцать первого декабря полковник Ряхичев погиб от осколка шального снаряда, разорвавшегося рядом с "эмкой", в которой Виктор Аркадьевич ехал по своим служебным обязанностям...
Не зная этого обстоятельства, Локотков все ждал ответного письма, но никак дождаться не мог. И Лазарев ждал решения своей судьбы, заглядывая после каждой почты в глаза Локоткову.
А Локотков делал вид, будто и невдомек ему, что Саша ждет.
- Инга как? - спрашивал он, утешая Ингиными письмами своего Лазарева. Приветы хоть мне шлет?..
Приветы Инга слала и скоро надеялась вернуться.
Потом вдруг горохом посыпались новости. Разведчики рассказывали, что в лагере военнопленных в Ассари был митинг подпольный, конечно, по поводу того, что партизаны похитили очень главного немецкого разведчика. Про это же рассказывали и в Раквере. В Пскове, Риге, Изборске плели уж совсем невесть какие несообразности, но очень лестные Лазареву и Локоткову, там намекали на подручного Гиммлера. А попозже стало с точностью известно, что седьмого января в своем кабинете внезапно скончался оберштурмбанфюрер СС доктор Грейфе, шофер же его, Зонненберг, через час после смерти постоянного своего пассажира отбыл в Берлин.
- Вон в какую политику мы с тобой попали, Саша, - сказал Локотков Лазареву. - Задумываешься?
- Мне нынче задумываться толку нет, - ответил Лазарев печально.
Чтобы не задумываться слишком, Саша теперь чуть ли не ежедневно ходил с подрывниками на выполнение их заданий, таскал тол, детонаторы, выдумывал шальные, но не без здравого смысла, крупные операции. Ерофеев, во всяком случае, выслушивал Александра внимательно, даже когда того и "заносило". И Иван Егорович стал в январе похаживать на диверсионные задания, время было тихое, партизаны на главной базе томились в ожидании грядущих событий, ждали крупного дела.
Двадцать девятого января группа Ерофеева пошла подрывать линию Псков Карамышево.
- Здесь, бывает, они постреливают для острастки и от собственного страха, - сказал Иван Егорович Саше, когда миновали Большие Бугры. - Не больно высовывайся, был случай, едва отсюда ноги унесли. Место опасное...
- Самое опасное место в жизни человека - это кровать, - ответил Саша, в ней чаще всего умирают. Парируйте, Иван Егорович.
Иван Егорович парировать не стал, Сашины слова принял на вооружение. И подумал, что после войны займется культурой, будет читать побольше. А Лазарев, не останавливаясь, болтал:
- И еще имеется такая мысль, но я считаю - спорная, будто любой героический поступок начинается тогда, когда человек перестает думать о себе. А любое проявление трусости - когда человек начинает думать только о себе...
- С чего это ты у нас такой умный стал?! - удивился Локотков. - Словно бы академию окончил...
- Это не я, это Инга, - с досадой ответил Саша, - она еще летом все мне разные мысли рассказывала, подымала до себя. Она знаете какая образованная. Но я тоже ничего, она сама отмечала, что я способный...
Потом Саша рассказывал про Вафеншуле.
- Интересно, Иван Егорович, как они своим диверсантам волевые качества прививают, я с ними в Халаханью ходил, смотрел. Например, сажают будущего разведчика на камень заминированный, а фитиль уже горит. Фельдфебель всех других уводит в укрытие, а ты - сиди. Не смей с камня подняться. Только по свистку, когда фельдфебель свистнет. Тогда срывайся и падай: до укрытия все равно не добежать. Кошмар и жуть.
- А зачем ты ходил?
Лазарев помедлил с ответом.
- Слышал вопрос?
- Себя проверял, - немножко смущенно произнес Лазарев. - Свои нервы.
- Ну и дурак, - добродушно, сказал Локотков. - Долбануло бы каменюгой, и прости-прощай наша операция. Авантюристические какие-то у тебя замашки, Александр Иванович...
- Это есть, - согласился Саша. - Но если иначе жить, тоже плесенью покрыться можно. Я это люблю, по краешку походить.
- Бессмысленный риск - хулиганство, - сказал Локотков, не веря своим словам, ибо кто знает предел осмысленному риску в войне? - Вообще, я замечаю, ты парень хулиганистый, Александр. Не божья коровка.