- Не понятно, - ответил Иван Егорович. - Зачем же им было лесника искать и ему одному все свое радиооборудование и арсенал сдавать, когда он спал и никакой выброски не заметил? Вы меня извините, товарищ майор, но именно этот рассказец и есть чистые побрехушки. Я еще тогда подумал, надо было с этой группой на радиоигру выйти и принять хороший десант, а не судить их как поскорее. Осудить и потом можно, а пока война, нужно для ее пользы стараться.
- Да вы что? - совсем раздражился Петушков.
- А что? Не согласен, и все. По-глупому сделано.
И, словно с ним не проводилась никакая лекционно-воспитательная работа, осведомился:
- Разрешите продолжать докладывать?
Майор со скукой во взоре разрешил, а Локотков так подробно, будто он сам в Вафеншуле проходил курс диверсионных наук, стал повествовать о повседневной жизни и о порядках школы. По его словам, там обучалось от ста пятидесяти до двухсот агентов военному делу, подрывным работам, массовым отравлениям источников, агентурной разведке, изготовлению документов, поведению в советском тылу и многим другим наукам вплоть до особой, изготовленной в Берлине и Лейпциге русской литературы. Повествуя о жизни школы, Иван Егорович употреблял немецкие обиходные слова с такой привычкой, с какой привык спать в сапогах и при оружии, умываться снегом и по многу дней обходиться без горячего.
Петушков же невольно и очень сердито обижался этой бывалостью старшего лейтенанта и подпускал шпильки на тот счет, что не слишком ли точно все знает Локотков, не "подпутали ли его немцы на свою фашистскую легенду". Иван Егорович все шпильки пропускал мимо ушей и говорил лишь дело, потому что ради дела обижаться себе никогда ни на кого не позволял, такое уж у него было правило.
- Ну и что же, в конце концов? - громко рассердился Петушков. - Лекцию вашу я выслушал, а для чего?
- А для того, - спокойно ответил Локотков, - чтобы вам ясно стало: языки там ничего толком не знают, одни вздоры и то, что нами уже изучено. А если брать, то не меньше чем начальника школы майора СС Хорвата. Вот его нам и надобно похитить, пока немцы свою школу не эвакуировали туда, откуда Хорвата не достанешь.
Петушков утер обильный чайный пот и захлопал на Локоткова глазами.
- Вы это серьезно? - не тая сердитой усмешки, произнес он. - Начальника школы украсть? А Гитлера не хотите сюда в лес привести? Или Гиммлера? Или Геббельса? Да где это видано? Такую чушь даже пинкертоны в детективных книжках не учудили сочинить, а старший лейтенант Локотков берется за осуществление...
На все эти унижающие аргументы и насмешливые восклицания Локотков, словно бы задумавшись, молчал. И возразил только тогда, когда Петушков сказал, что он бы и на одном только украденном диверсанте примирился и людей бы за такое дело представил к правительственной награде.
- Диверсант, как правило, товарищ майор, - сказал Локотков, - ни черта, кроме своих прямых заданий, не знает. Его от знаний там очень даже оберегают. А Хорват знает, куда, кого и с каким заданием забрасывают. И на какое оседание. Возможно, ведь и на длительное, на очень длительное. Эти, на длительное оседание заготовленные, - опаснейшие люди. Это палачи из их лагерей уничтожения, это те, которые тысячи людей ничем не повинных убили. Они таких убийц за прямым ремеслом даже фотографируют и фотографии у себя сохраняют в личных делах. И задание - сиди и молчи, пока хозяин не свистнет, сиди тихонечко, служи большевикам вовсю, внедряйся в самое наисекретное и никаких подозрительных знакомств не веди. Пролезай в партию, узнавай как можно больше и жди. Наступит час, и свистнет тебе твой хозяин. Если на свист не выйдешь, будут отданы твоей власти на тебя документы: кто ты, что ты, каким ты был, каким выглядел. А кто будет тогда тебе хозяином, дело наше. Знай свисток.
От непривычно длинной речи своей Иван Егорович даже разволновался. Теперь Петушков и то слушал его внимательно, нельзя было не слушать - так убежденно и сильно говорил этот партизанский чекист. И видно было - знает, о чем говорит...
- А начальник школы, думаете, в курсе этих вопросов? - осведомился наконец майор. - Ему знать положено?
- Которые на длительное оседание - отдельную подготовку проходят, сказал Иван Егорович. - Не всю, но полтора месяца особо секретно их обучают. И на них списки...
- Где именно списки?
- На самом верху, наверное, впоследствии тоже заводятся, а пока в школах. Но наверх нам не добраться, а если совладаем с таким делом, как, допустим, майора Хорвата украсть, не ради, конечно, его прекрасных глаз, а ради документации и расшифровки, тогда...
- Чепуха, - прервал Локоткова Петушков. - Впрочем, я наверху этот вопрос провентилирую. Вряд ли там на эту идею пойдут. Я бы не пошел.
- Как доложить, - пожал плечами Иван Егорович. - Можно все по-разному доложить...
- Вы такого мнения о нашем начальстве? - спросил майор.
- А разве я о начальстве сказал? Я о вас сказал, - невесело улыбнулся Иван Егорович.
Такой происходил между Петушковым и нашим героем разговор в мае сорок третьего года, в непогожий, сырой вечер, когда километрах в ста от расположения партизанской бригады начальник Вафеншуле Хорват в присутствии своего помощника Лашкова-Гурьянова докладывал оберштурмбанфюреру СС доктору Грейфе некоторые служебные размышления и невеселые из них выводы.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Странную и печальную картину являл собой старинный город Псков в ту пору, о которой идет наше повествование. Из шестидесяти двух тысяч бывшего населения немцы переписали лишь три с половиной тысячи людей. Евреев, ходивших до декабря сорок первого года с желтой звездой, всех вывезли в лагеря уничтожения. Возле комендатуры пороли людей, провинившихся по самой малости. Город как бы совсем умер, и жила в нем лишь германская военщина. Наступательная беспечность фашистской имперской машины к этому времени дала очень заметную трещину, сильно засбоила, и немцы стали закрепляться на оккупированных ими территориях со всей доступной им педантичностью. Поэтому и Псков они укрепили не только по его окраинам, но и изнутри: настроили разные твердыни, окруженные проволочными заграждениями, надолбами, секретными ямами, завалами и закопанными в землю танками. В местах, которые фашисты полагали важными объектами, были еще более важные, а в еще более важных они выгородили важнейшие, которые охранялись отборными солдатами, вооруженными новейшим оружием, а кроме того, еще и электрическим током высокого напряжения - "хох-шпанунг", - пропущенным через колючую проволоку, спиралью Бруно и многими иными фокусами, вплоть до колоколов громкого боя и прыгающих мин, которые срабатывали за метр от приближающегося "злоумышленника".