Вошел Симеон с подносом, вытащил из угла складной столик, наполнил рюмки.
– Твое здоровье, майор! Не знаю почему, но я-то тебе доверяю. Хотя ты меня не совсем понимаешь…
Симеон сделал глоток, крякнул, Станчев слегка отхлебнул.
– Балчев, мы с вами не так хорошо знаке..
– Майор, давай на „ты"… – Симеон приложил руку к груди. – Понимаешь, когда я говорю о серьезных вещах, нет сил соблюдать разные этикеты…
Или блефует, или, правда, он чист, подумал раздраженный Станчев.
– Я сказал, что мы плохо знакомы, а мне надо распутывать дело, сам знаешь какое. Поэтому предлагаю – начистоту. Начистоту – понимаешь, Балчев.
– Майор, ты меня обижаешь…
Лицо Станчева покрылось румянцем.
– Слушай, – он повысил голос, – с Кушевой ты был близок, она даже забеременела от тебя. Почему ты это скрывал?
Балчев побледнел, челюсть его дернулась, и он погасил сигарету.
– Ясно, аптекарша… Что тебе сказать, брат, приберег я эту историю, но несмотря на все я чист, чист – понимаешь?
– Симеон, ты отдаешь себе отчет в последствиях такого поведения?! Чего ты боишься, если так уж чист?
Балчев медленно приходил в себя.
– Майор, давай разберемся по-человечески. Анетта мертва, я ее бывший – повторяю – бывший любовник. Разве не естественно с моей стороны избегать лишних подозрений?
– Что за детский лепет? Ты что, думал, ваши отношения могут остаться для нас тайной?
– Ничего я не думал… Просто сработал инстинкт, ошибка вышла.
Балчев опрокинул еще одну рюмку.
– А сейчас я тебя попрошу освободиться от любых инстинктов, я понятно выражаюсь?
– Сглупил я, признаюсь, – простонал Симеон. – Все тебе расскажу, от А до Я.
Станчев помолчал, что-то обдумывая.
– Где и как познакомились – только точно!
Балчев подробно рассказывал, а следователь мысленно сверял факты, все совпадало с показаниями Ваневой.
– И дошли до беременности, которую ты тоже предпочел скрыть. Почему?
– Майор, это не имело ничего общего с концом, уверяю тебя.
– Откуда такая уверенность?
– Все очень просто: Анетта сделала аборт, это было давно, мы расстались, она – налево, я – направо, и с тех пор – хочешь верь, хочешь не верь – я к ней не прикасался.
Станчев где-то вычитал: когда женщина понесет новую жизнь, во Вселенной что-то изменяется, – и тогда эта мысль произвела на него сильное впечатление.
– Анетта хотела родить ребенка, она тебя любила. А ты?
Старомодный тип, подумал Балчев.
– Я знаю, что нехорошо возводить поклеп на мертвых. Но я, майор, не был уверен в ее чувствах, Анетта мне не намекала о ребенке, она не ожидала такого поворота событий – я, разумеется, тоже. И когда стряслась беда…
– Беда?
– Ну хорошо… случайность произошла. Зачем опять повторять, что у нас не было такого намерения, а она вдруг стала настаивать на этом ребенке.
– Ты хочешь сказать, что она рассчитывала выгодно выйти замуж?
– Я замечал в ней что-то подобное, и это меня отталкивало. Понимаешь, это было интуитивное ощущение, строившееся на мелочах.
– Можешь припомнить что-нибудь конкретное?
Балчев поморщился.
– Сейчас расскажу – было это ночью, она прошептала мне на ухо: Симо, а не отправиться ли нам в субботу в горы, кстати прихватим одну мою подружку?.. Я сразу не сообразил, в чем дело, и спросил, почему не вдвоем, а с какой-то подружкой – это было уже после развода. Она же в ответ: а что в этом плохого, ты ведь не любишь играть в прятки?.. Тут я понял, что к чему, – Анетта переходила в атаку…
– И что ты ей ответил?
– Что я ответил? Слишком уж я беззаботен для игры в прятки, у меня душа нараспашку. Так и сказал, а она навалилась, и все пошло колесом… – они переглянулись. – Ты спросишь, как она обвела вокруг пальца? Ох майор, Анетта была коварной женщиной – чувственной, страстной, но и опыта ей было не занимать.
– В сексе?
– Именно. Но послушай, что было потом… В самый разгар она виртуозно отпрыгнула, как тигрица, свилась в клубок и прошипела: мы, женщины, нужны только для постели, не так ли, товарищ директор? На большее не пригодны… И повернулась ко мне спиной, – они снова переглянулись. Станчев ждал еще информации, и Балчев заметил про себя, что следователь – малый не промах. – Я, раздосадованный, отвернулся, что-то во мне оборвалось, потом расслабился и уснул. Сейчас внимание – кошечка подстерегала меня, она выждала, пока я погружусь в сон, и мигом вскочила на меня, я даже не успел опомниться… Думаю, что именно тогда…
– Что тогда, Балчев?
Симеон долил в рюмки.
– Может быть, именно в ту ночь она зачала, в суматохе.
– Странное определение.
– Что в нем странного, майор?
– Что близость с женщиной ты называешь суматохой. Явно, ты ее не любил.
– Не совсем так – я увлекся. Анетта то швыряла меня на седьмое небо, то шмякала о землю, бывали сумасшедшие ночи, может быть, самые дикие…
– Балчев, обрати внимание: именно в период этих диких ночей у тебя и появилась новая пассия, извини за термин. Это как можно объяснить?
И об этом ему известно, снова скрипнул зубами Симеон.
– Что было, то было, – пробормотал он. – Но поверь, я и сам никак не могу найти сносного объяснения.
– Я из верующих, – Станчев с ностальгией вспомнил недавний разговор с дочерью. – Что было потом?
– После аборта?
– После зачатия.
– Как тебе сказать… Она хотела оставить ребенка, это правда. Думаю, что она даже сильно переживала известное время. Но потом как ножом отрезала, и это был конец наших отношений.
– Ей было известно о сопернице?
– Вопросов не было, должно быть, не знала.
– Так почему же – отрезала?
– Поняла, что я не хочу ребенка.
– И заводить семью?
– Да, и семью. Ты прав.
– И пошла на это в порыве оскорбленной гордости и отчаяния, не так ли?
– В порыве оскорбленной гордости и отчаяния, хорошо сказано, но я еще добавлю – подчинившись трезвости взглядов. Анетта никогда не строила иллюзий, и это меня подсознательно отталкивало от нее – я это понял уже позднее.
– Муки совести?
– Называй, как хочешь, просто мне было не по себе. Чувствовал какую-то вину.
– Из-за ребенка?
– Ты этого ребенка слегка обожествляешь, майор. Да нет, просто по-человечески.
– А ведь в жилах этого ребенка текла и твоя кровь!
– В его – да, в ее – нет. Анетта оказалась не моей группы крови.
Важное изречение, отметил Станчев.
– Продолжай, я тебя слушаю. Балчев встал, чтобы поразмяться.
– Майор, я вижу, ты меня подозреваешь… Как тебе объяснить, как тебе втемяшить, что у меня и мысли не было об убийстве? Я курицу зарезать не могу, никогда, даже во сне, меня и кошмары такие не навещают, слава богу… Уж если на то пошло, я ведь сам могу стать жертвой – да-да, по невниманию, рассеянности, из-за слабой самозащиты – как угодно, и это может случиться в любой день, но я, – Симеон уперся указательным пальцем себе в грудь, – я сам не способен на подобное, нет у меня этого в генах!
Станчев стоически слушал.
– Вижу, что не веришь. Вижу – и кипячусь от бессильной ярости… Хорошо, давай подумаем вместе, как товарищи, как люди, как коммунисты, если угодно. Я не могу понять и никогда не пойму – зачем?.. Нет, и вправду, зачем мне было посягать на жизнь Анетты и ставить себя под удар? А, Станчев? Нет у меня причин, мотивов нет, интереса, ничего нет. Если завтра мне накинут петлю на шею и спросят, ты меня спросишь: скажи нам всю правду, и тебя помилуют! – мне нечего будет сказать, и придется раскачиваться на виселице – хоть это ты можешь понять?
Следователь молчал.
– Мы расстались, она сделала аборт, ничего мне не сообщив. Помню ее взгляд перед расставанием – потухший, лишь в глубине тлел маленький уголек, как будто вспыхивая от ветерка, – не просто было выдержать такой взгляд… Да, Анетта как-то ушла в себя, не повышала голоса, не говорила лишних слов, не проклинала меня… Прощай, Симо, сказала и отвернулась… Поверь, я редко чувствовал себя таким ничтожеством, но, как ты знаешь, время – лучший лекарь… Позднее я узнал, что аборт прошел успешно…