Канарис подчеркивал необходимость работать в тесном контакте с ЗИПО и предупредил нас: «Смотрите, чтобы ваши раздоры не доходили до моих ушей в Берлине». Посвященным стало ясно, что он беспокоится за будущее абвера, рассматривая его как противовес тоталитарным амбициям штаб-квартиры имперской безопасности. Канарис мог делать свое дело лишь до тех пор, пока отношения между отделениями абвера и соответствующими органами ЗИПО и СД оставались мирными, без фундаментальных разногласий. Один конфликт взглядов на сферу деятельности абвера и разведслужбы рейха уже закончился признанием точки зрения имперской безопасности: такой результат был неизбежен, поскольку последняя занимала сильную позицию, а Кейтель, глава Верховного командования вермахта, был известен про-партийными настроениями.
Мы часто обсуждали личность Канариса, с его зачастую противоречивыми приказами и порой непостижимыми намерениями. Этот низенький человек с копной седых волос, должно быть, прекрасно смотрелся на мостике корабля, а его большие голубые глаза, неизменно умные и бдительные, выдавали в нем офицера старого имперского флота. Он пользовался любой возможностью, чтобы сменить свою адмиральскую форму на штатское платье. Утром в день своего прибытия он устроил смотр встречавшему его строю офицеров. Ему называли имена, а он пожимал каждому руку, приветствуя старых сотрудников кивком и взглядом прищуренных глаз. Канарис избегал произносить готовые речи и ограничивался немногими энергичными, порой забавными фразами, умея парой предложений кристально ясно выразить свою точку зрения. В разговоре с двумя-тремя людьми с него быстро спадала маска отчужденности, и тогда он раскрывался как великий знаток человеческого ума. В его приятном, мягком голосе звенела сила внутреннего убеждения, за которым стояли десять лет успешной работы в разведке. Перед войной видная английская газета, намекая на греческую фамилию и происхождение Канариса, писала: «Главой своей военной разведки Гитлер сделал самого восточного из своих офицеров». Это был смелый выпад в адрес нацистов с их расовым комплексом, но относительно Канариса автор попал в самую точку, вероятно не зная этого. Сочетание в Канарисе непроницаемости, ума и хитрости казалось его врагам тем более тонким, поскольку оно редко встречалось у старших офицеров вермахта. Но никто не знал Канариса до конца, даже самые близкие к нему люди. Сразу же после войны начались бесконечные дискуссии по поводу мотивов, которыми он руководствовался, но в тот момент мы знали лишь то, чего он не хочет – а именно какого-либо нарушения неписаных законов гуманности. В этом отношении он никогда не отступался от решительного отрицания ложных ценностей, которым поклонялись в Германии времен Третьего рейха, хотя, как опытный солдат, он хорошо знал, что война диктует свои законы.
Канарис одобрительно выслушал мои довольно общие рассуждения о положении IIIF в Нидерландах и спросил, каковы мои впечатления от нескольких проведенных здесь недель.
– Только старайтесь покороче, – сказал он. – Всем известно, что ничей предшественник никогда не справлялся со своими обязанностями.
Все одобрительно усмехнулись, обрадовавшись, что избавлены от необходимости обсуждать неприятные вопросы.
На этот раз Канарис снова остановился в Вассенаре у своего старого друга, капитана Ричарда Патцига. До 1937 года этот почти семидесятилетний человек, известный как «дядя Ричард», был одной из главных фигур штаба абвера при ОKB в Берлине, где в то время возглавлял отдел контрразведки. С 1938 года Патциг, удивительно хорошо сохранившийся, жил в Вассенаре, где за ним присматривала «тетя Лена» – его экономка, секретарь и доверенное лицо, посвященная во все его служебные тайны. Перед войной Патциг из этого эльдорадо отпускников и бездельников под личиной представителя немецких железных дорог растянул свою паутину для борьбы с английской разведкой, действовавшей в Голландии. На картах в Берлине станция «П» отмечалась как источник многих сверхсекретных сведений, почерпнутых из докладов Патцига. После мая 1940 года и учреждения Аст-Нидерланды станция «П» получила официальный статус. Но она по-прежнему сохраняла подотчетность непосредственно Берлину, и никто из нас толком не знал, чем занимается старый дядя Ричард.