— А мы знаем, что это доподлинно так? Нет, не знаем. Незаконно, но маловероятно. Подозреваю, что от моего имени он только трепался — и больше ничего.
— Но должны же быть какие-то защитные юридические механизмы. Не может же человек просто удрать в другую страну и там разгуливать, выдавая себя за другого.
— Пожалуй, так бывает чаще, чем ты думаешь. Давай чуть реалистичнее, а? Милая, может, взглянешь на ситуацию здраво?
— Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь стряслось. Вот тебе мой здравый взгляд.
— Ну, то, что «стряслось», осталось в прошлом, уже несколько месяцев как кончилось.
— Ты правда выдержишь? Филип, я просто обязана задать тебе этот вопрос.
— А разве происходит что-то, что я должен «выдержать»? Разве со мной, пока я не начал принимать то лекарство, хоть раз случалось что-нибудь подобное? А когда я слез с лекарства, разве что-то снова случилось? Завтра они опубликуют опровержение. Пришлют Элен копию по факсу. Пока этого достаточно.
— Что ж, мне непонятно, отчего ты так спокоен, и, если честно, отчего так спокойна Элен.
— Теперь тебя настораживает спокойствие. А сегодня утром настораживало, что я раздражаюсь.
— Да… видишь ли… мне как-то трудно поверить…
— А я, видишь ли, никак не могу изменить эту ситуацию.
— Пообещай, что не натворишь никаких глупостей.
— Это каких, например?
— Даже не знаю. Не попытаешься найти этого человека. Не станешь ввязываться в драку. Ты понятия не имеешь, на кого можешь напороться. Даже не пытайся его искать и улаживать эту дурацкую историю самостоятельно. Хотя бы пообещай мне этого не делать.
Мне было смешно даже подумать об этом.
— Наверно, — снова слукавил я, — пока я доберусь до Иерусалима, он уже исчезнет бесследно.
— И ты не будешь его искать.
— Да мне и не придется. Послушай, взгляни на это так: на моей стороне всё, на его стороне — ноль, полный ноль.
— Ошибаешься. Знаешь, что есть на его стороне? Это ясно по каждому твоему слову. У него есть ты.
В тот вечер, после ужина, я сказал Клэр, что иду в свой кабинет под самой крышей, чтобы еще немножко посидеть над романами Аарона и отшлифовать план нашей беседы в Иерусалиме. Но, не просидев и пяти минут за письменным столом, я услышал, что Клэр внизу включила телевизор, и тогда поднял трубку и позвонил в Иерусалим, в отель «Царь Давид», и попросил соединить меня с номером 511. Чтобы изменить голос, я заговорил с французским акцентом — не с будуарным акцентом, не с фарсовым акцентом, не с тем французским акцентом, который спустился от Шарля Буайе[7] через Дэнни Кея[8] в телерекламу столовых вин и дорожных чеков, а с акцентом златоустов-космополитов, французов уровня моего друга писателя Филиппа Соллерса: никаких «зыс» и «зэт», все «h» в начале слов — с надлежащим придыханием, на беглом английском, который лишь слегка окрашен органичными интонациями и расцвечен органичными каденциями, характерными для речи просвещенного иностранца. Этот образ удается мне неплохо — однажды в телефонном разговоре я провел даже шутника Соллерса, — и именно этой личиной я решил воспользоваться, пока за ужином мы с Клэр спорили о том, благоразумна ли моя поездка (пусть даже, признаю, несколькими часами раньше ангельский голос Рассудка советовал мне, что бездействие — самый верный способ разделаться с самозванцем). К девяти вечера во мне возобладало любопытство, а любопытство — не самая рассудочная прихоть.
— Алло, мистер Рот? Мистер Филип Рот? — спросил я.
— Да.
— Я действительно говорю с писателем?
— Да.
— С автором «Portnoy et son complexe»?[9]
— Да-да. Кто это? Представьтесь, пожалуйста.
Мое сердце заколотилось, словно я впервые отправился воровать на пару с сообщником, не менее блистательным, чем Жан Жене, — оказалось, я не просто хитрю, а проделываю нечто упоительное. Мысль, что он на том конце провода притворяется мной, пока я на своем конце притворяюсь, будто я — не я, доставила мне гигантский, нежданный кайф того сорта, который испытываешь на новоорлеанском карнавале, и, наверно, оттого я немедленно совершил дурацкую ошибку. «Я Пьер Роже», — сказал я и лишь через секунду после того, как прозвучала приличествующая случаю кличка, залетевшая мне в голову как бы из воздуха, осознал, что инициалы совпадают с моими — и с его — инициалами. Хуже того, это слегка переиначенное имя каталогизатора слов, жившего в XIX веке, известного всем и каждому автора знаменитого тезауруса. Это я тоже сообразил запоздало: автор капитального труда о синонимах!
8
Дэнни Кей (настоящее имя Дэвид Каминский, 1913–1987) — американский актер, певец, комик.