Потапов и Оглоблин сидели в засаде в «большом зале». Дом был погружен во мрак и тишину. Только на первом этаже в коридоре горела лампа. Там у телефона дежурил капитан Егоров, находилась группа резерва — отделение автоматчиков. Было уже около одиннадцати часов. Вдруг слабо щелкнул замок, бесшумно отворилась потайная дверь, возникла человеческая фигура, показавшаяся очень громоздкой. Засветился фонарик, луч скользнул по стене, где стояла книжная полка. Погас. Человек осторожно проследовал к стене, осветил фонарем полку, отодвинул ее заднюю стенку, открылась небольшая ниша — тайник. Он вынул оттуда какую-то коробку, пакет, уложил в вещмешок. Фонарик погас, с минуту слышалось сопение человека — видно, завязывал мешок. Можно было включать свет и брать его, но Потапов выжидал. Для него оказалось совсем неожиданным поведение агента и этот тайник. Он был убежден, что главная задача — радиостанция. Фонарик снова засветился, луч скользнул по входной двери, переместился на стол Егорова, уперся в сейф, погас. Агент, как видно, хорошо ориентировался в помещении: луч не метался, сразу находил нужное. «Куликов?» — подумал Потапов, но тут же вспомнил другого человека. Между тем агент бесшумно прошел между столами и аппаратурой, послышался щелчок замка и скрип открываемой двери сейфа...
Потапов нажал выключатель. Яркий свет люстры залил помещение. Агент от неожиданности закрыл глаза ладонью.
— В полночь буря, урна старая. Так, Карпов? — громко произнес Потапов, направляя пистолет.
Карпов изогнулся, выхватил из-за пазухи нож, метнуть не успел. Оглоблин кинулся сзади, перехватил руку, заломил за спину. Агента обезоружили, надели наручники.
— Что означает «В полночь буря»? Отвечай, Карпов! — потребовал Потапов, осматривая вещмешок. — Ага. Микропередатчик. Фотографии. Агенты? Завербованные?
— Если бы я знал, что ты такая сволочь, Потапов, тебя бы постигла участь Кравцова, — скрипнул зубами Карпов.
— Мы с тобой еще поговорим на эту тему, — спокойно ответил Потапов. — А вот что означает «буря», ты бы сказал мне, авансом, а?
— Погоди, узнаешь!
— Так, сейчас четверть двенадцатого, — взглянул на часы Потапов. — Время еще есть. Позвони, вызови конвой, старшина. А я приведу его подружку, Геркус.
Потапов заметил, как побледнело, затем налилось красной злобой лицо Карпова.
Через потайную дверь Потапов вышел во флигель, точнее, на верхнюю его часть, мансарду, служившую хранилищем старой мебели. Здесь была одна комната. В ней тускло светилась керосиновая лампа. На старом диване сидела девушка в накинутом на плечи плаще. Когда открылась дверь, она вскочила, думая, видно, что вернулся Карпов. Но, увидев другого, с пистолетом в руке, обессиленно опустилась на место.
— На каком языке предпочитаете разговаривать — на немецком, украинском, русском, — улыбнулся Потапов, пряча пистолет в карман. — Для начала скажите мне, что означает эта фраза: «В полночь буря»? Не огонька ли вы попросили на той стороне?
Девушка молчала, сжав губы и прикрыв веки.
— Сейчас одиннадцать двадцать, — сказал Потапов. — Если мы задержимся здесь еще сорок минут, что может произойти?
Девушка вдруг вскочила, заломила руки, застонала.
— Ах, я ни в чем не виновата! Чего вы от меня хотите? Не пугайте меня, пожалуйста. Я так слаба! — проговорила она на русском.
— Карпов арестован. Вы тоже, мадам, — сказал Потапов по-немецки. — Пожалуйте в «большую залу».
— Поняла. Ты ...чекист проклятый. Мало вас уничтожали, — она проворно сунула руку под плат.
Пришлось ее обезоружить не совсем деликатным способом, обыскать.
Куликов затаился в кустах у флигеля, ждал условленного сигнала из мансарды: из-за шторы должен трижды вспыхнуть луч фонаря. Но сигнала не было. Во флигеле и большом доме все было тихо, мирно. Стояли часовые, порой раздавался предупреждающий окрик: «Стой, кто идет?». Время, отведенное на операцию, уходило с неотвратимой быстротой, как капли воды в песок. Куликова охватывала злоба на Карпова. Он возненавидел его, когда распределяли роли в этой операции. Повар, как всегда, присвоил себе главную роль. Хотя всю операцию подготовил он, Куликов, выполнил всю черновую опасную работу. И остался мальчиком на побегушках, слугой. Прав был Реховский: они живут чужими планами, чужими мыслями...
Как ни велика была злоба Куликова, страх все-таки был ощутимее. Его начинало трясти уже не за исход операции, а за то, что должно последовать по истечении часа, в полночь. Оставалось всего пятнадцать минут, когда Куликов не выдержал, выбрался из кустов, пошел из усадьбы. Он не оглядывался, гонимый страхом, не подозревал, что по пятам следует сержант Ткачев. Поэтому, когда его окликнули: «Куда так спешишь, Куликов?» и свет фонаря осветил его, он чуть не упал. Но тут же справился с собой.