Первоначально ФБР присвоило операции кодовое название САСХ. Моррису было присвоено кодовое обозначение CG-5824S*; Джек стал NY-694S*. Между собой агенты ФБР называли Морриса «58» или «Джордж», а Джека — «69». Звездочка в кодовом обозначении означала, что данный источник никогда не следует вызывать в суд для дачи показаний или опознавать каким-либо другим образом. Обычно это означало, что источником служит магнитофонная лента, жучок или результат кражи со взломом. Непосвященные в дело аналитики, работавшие с сообщениями, приходившими от 58-го и 69-го, считали, что ФБР проводит чертовски удачную операцию по подслушиванию.
В штаб-квартире ФБР на Пенсильвания-авеню какой-то начальник, имя которого по имеющимся материалам установить не удалось, проявил глубокую способность вникнуть в суть происходящего. За время работы в ФБР Фрейман получил от Дж. Эдгара Гувера семь письменных претензий (наряду с девятнадцатью благодарностями). Однако без ведома Гувера Фрейман дважды за двадцать четыре часа отказался выполнить прямой приказ. Совершенно очевидно, что такой отказ мог бы повлечь со стороны Гувера выговор или что-то похуже. Но Гувер никогда об этом не узнал, так как неизвестный начальник подтвердил ранее принятое штаб-квартирой решение: Берлинсон и Фрейман ведут дело самостоятельно. По крайней мере до сих пор они все делали правильно. Они находятся на месте и знают, что делают. Зачем им надоедать? Пусть Чикаго и Нью-Йорк ведут дело и взаимодействуют друг с другом.
А за долгие-долгие годы много чего случилось…
4. Первые достижения
Моррис разработал оперативный план, который предстояло претворить в жизнь Джеку. Тот должен был связаться с Бетти Ганнет, чтобы она попросила Тима Бака в Канаде восстановить линии связи между Москвой и подпольной американской компартией. 25 марта 1954 года Ганнет, вероятно предварительно посоветовавшись с Бартом, настойчиво рекомендовала Джеку как можно скорее отправиться в Торонто.
Хотя Джек был знаком с Баком, на этой встрече он представился посланцем Морриса, действующим от имени Ганнет, которая руководила оставшимися кадрами в штаб-квартире партии в Нью-Йорке. Бак охотно согласился помочь, однако заметил, что после смерти Сталина уже год в советской компартии царит хаос и сами канадцы испытывают проблемы со связью. Они договорились, что Джек будет периодически приезжать в Канаду и что в экстренных случаях Бак станет посылать в Нью-Йорк в качестве связной свою подругу Элизабет Маскола.
Первые результаты оказались обескураживающими. Прошел 1954 год, за ним 1955-й, а из Москвы — ни звука. Однако Моррис с Джеком упрочили свое положение среди товарищей. Они показали, что Советы контролируют американскую компартию даже плотнее и регулярнее, чем предполагало ФБР, и что иной раз намерения Советов можно предугадать по направляемым партии директивам. Все это было полезно и важно. Тем не менее Фрейман с Берлинсоном надеялись на большее.
И надежды сбылись весной 1956 года, когда Джек вернулся из Торонто с документом, который Бак охарактеризовал как убийственный. Бак присутствовал на XX съезде КПСС в Москве и после него остался еще на несколько дней, чтобы заняться текущими делами в Международном отделе. По дороге в Канаду он остановился в Варшаве, чтобы встретиться со своим другом Владиславом Гомулкой, лидером польской компартии и марионеточного польского правительства. Гомулка конфиденциально сообщил ему, что в ночь с 25 на 26 февраля 1956 года состоялось секретное заседание съезда, на котором Никита Хрущев развенчал Сталина и упомянул о репрессиях, которые Сталин обрушил на советский народ. Советы не собирались делать этот доклад достоянием гласности, и иностранцы не получили приглашения на закрытое заседание. Но копию доклада все же прислали Гомулке, а тот сделал один экземпляр для Бака.
Полученную Джеком от Бака копию ФБР передало в Государственный департамент и спустя пару недель запросило, что там намереваются с ней делать. Государственный департамент отказался подтвердить, что получил текст доклада. Тогда разъяренный Гувер предъявил письмо, в котором Государственный департамент благодарил ФБР за его получение.[6]
Публикация этого доклада Государственным департаментом произвела убийственное моральное воздействие на коммунистов. На многих членов партии, ее сторонников и интеллектуалов она произвела такое же впечатление, как откровения, которые Моррис услышал в 1947 году во время пребывания в Москве. В умах честных и информированных людей советский коммунизм уже никогда не смог обрести былой духовной силы.[7]
6
В американских разведывательных кругах долгое время считалось, что ЦРУ получило текст доклада от израильтян. Это вполне возможно, но, судя по категорическим заявлениям, сделанным автору агентами ФБР Дональдом Е. Муром, Уолтером Бойлом, Уильямом Браннигеном и Джоном О’Тулом, первую копию правительству США предоставило ФБР. Бранниген и О’Тул умерли, Мур и Бойл — живы. — Примеч. авт.
7
Историк Бертрам Д. Вулф, которого Моррис знал по партии, так прокомментировал значение этого документа:
«Этот доклад, по всей видимости, является наиболее значительным документом коммунистического движения… Это самый разоблачительный обвинительный акт, вынесенный коммунистом, самый беспощадный приговор советской системе, когда-либо оглашенный советским руководителем.
Это стало настоящим кошмаром в равной мере как для сторонников, так и для противников коммунизма. Видеть одного из создателей атмосферы террора и ужасающего культа живого бога спокойно докладывающим съезду о тех, кто был жертвами этого террора и приверженцами культа; слушать признания о том, что происходило за сценой, о фальсифицированных признаниях, пытках, узаконенных убийствах, о не только физическом и духовном истреблении преданных товарищей и близких друзей, но и уничтожении самих их имен; видеть, как докладчик ожидает отпущения грехов и прощения и даже сохранения абсолютной власти за то, что он наконец-то раскрыл некоторые из преступных тайн, соучастником которых был сам; наблюдать широкую самодовольную улыбку, которая лишала пугающие признания малейшей степени раскаяния; слышать только о «его» вине и ни звука о «своей» и «нашей»; чувствовать, что этой жалкой кучкой людей, теперь разоблачающей козни друг друга, было совершено гораздо больше чудовищных преступлений против беззащитного народа; думать о том, что люди способны так поступать друг с другом, терпеть, одобрять и даже приветствовать такие действия, способны наделять себя абсолютной властью над верой и поступками, над поведением и моралью, над жизнью, смертью и добрым именем умерших, над промышленностью и сельским хозяйством, над политикой и общением, над искусством и культурой, а потом слышать, что система, способная породить такие ужасные вещи, по-прежнему остается лучшей в мире и что оставшиеся в живых члены этой кучки по-прежнему непогрешимы в своей коллективной мудрости и безграничной коллективной власти… Кто мог бы читать текст этого доклада без ужаса и отвращения?» —