— Пошли отсюда, Билли, пока эти святоши не превратили нас в статуи, — Крис уцепилась за его руку и потащила прочь. Вся компания последовала за ней, к облегчению Оливии. Только Сью осталась, в нерешительности переминаясь.
— Не обращай внимания. Крис просто… её не пустили на выпускной бал, вот она и бесится. Но в чём-то она права. Тебе нужно быть осторожнее. Её мать… я хотела сказать, мать Кэрри…
— Спасибо, я сама разберусь с этим, — ответила Оливия холоднее, чем намеревалась. Сью задумчиво покачала головой и направилась прочь. Обернувшись, Оливия увидела выглядывавшую из-за угла Кэрри, поспешно натянула перчатку и помахала рукой на прощание.
«Я не дам им меня сбить. Пусть говорят, что хотят — я выберусь отсюда и заберу Кэрри. Спасу».
***
В четверг, семнадцатого мая, Кэрри Уайт в четвёртый раз встретилась с Оливией.
В пятницу, восемнадцатого мая, она снова пошла в школу.
И с этого времени всё изменилось.
Изменения произошли не снаружи — нет, снаружи Кэрри Уайт оставалась всё той же «серой мышкой» в длинной юбке и тёплой, не по погоде кофте, — разве что волосы были причёсаны чуть аккуратнее, да и от одежды теперь не пахло потом. Понять суть изменений смог бы лишь тот, кто заглянул в тёмные глаза Кэрри — глаза, излучавшие не страх, а надежду.
Кэрри больше не боялась.
Или нет, не так. Она боялась, но значительно меньше. С ней была её Сила, невидимая, но великая, и, кроме того, за её спиной, как ангел-хранитель, незримо стояла Оливия.
«Я не боюсь их. Не боюсь. Не боюсь!» — каждый день, как молитву, повторяла Кэрри и добавляла: «Строй мосты, а не стены».
Правда, строить мосты было особенно не с кем, — ни преподаватели, ни студенты не обращали на Кэрри внимания. Только на литературе её вызвали прочитать стихотворение, и она едва не опозорилась, но её выручил Томми Росс. Рассказывая об этом Оливии, Кэрри улыбалась. Томми назвал её стихотворение «клёвым» и смотрел на неё так… Словом, если бы она не знала его так хорошо, то заподозрила бы влюблённость в себя, но только сумасшедший или, как говорит Крис Харгенсен, «юродивый», может влюбиться в Кэрри.
«Скорее всего, это Сью пытается через него извиниться передо мной», — думала Кэрри. Это не удивляло её, но немного пугало, — возможно потому, что в её голове то и дело всплывала фраза «Благими намерениями вымощена дорога в ад».
Но в эти суматошные, лихорадочные дни перед выпускным балом Кэрри куда меньше думала о школе и о доме, чем обычно. Вся её жизнь была после школы, на улицах города или даже на дороге, ведущей к фермерским владениям. Они с Оливией подолгу гуляли там, разговаривая обо всём на свете. Никогда Кэрри ещё не чувствовала себя такой свободной, но свобода пугала её.
«Ты должна идти прямой дорогой», — звучал в голове голос матери. «Господь покарает тебя за грех, который ты совершила».
«Но я не совершила никакого греха!» — хотелось закричать Кэрри в ответ. «Скажи, мама, в чём я виновна? В том, что родилась женщиной? В том, что вообще родилась?»
Последнее время она чувствовала себя очень странно и страшно, моментами ей казалось, что у неё начинается раздвоение личности, о котором пишут психологи и снимают фильмы режиссёры. Две стороны у Кэрри, две её части, две души, и одна из них хочет строить мосты и дружить с Оливией, а другая — вернуться домой, к матери, в тесную, но такую привычную клетку и забыть всё, как дурной сон.
Мама говорит, что душ — это грех, а Оливия возражает: не грех — быть чистой.
Мама запрещает слушать рок-н-ролл, а Оливия смеётся: рок-н-ролл ничем не хуже любой другой музыки, и плясать под него здорово.
Мама утверждает, что любопытство — порок, а Оливия улыбается: не порок, а черта женского характера.
Мама называет мужчин греховными, грязными существами, а Оливия с жаром рассказывает о своём Енохе, и глаза у неё горят, а щёки пламенеют. И как можно поверить, что любовь — это грех, если Оливия так счастлива?
«Разве быть счастливой — грех, мама? Разве жить так, как хочу я, а не ты, — грех? Разве я безвольная кукла и не могу ничего решить сама?»
Поначалу такие мысли казались бунтарскими, греховными, неправильными, и Кэрри в страхе съёживалась, ожидая, что Господь вот-вот поразит её. Но не гремел гром небесный, не сверкала молния, и постепенно Кэрри осмеливалась задавать вопросы не только себе, но и Оливии.
«Когда-нибудь я задам их маме», — думала она, холодея от страха и желания. «И она не посмеет меня ударить, потому что у меня есть Сила».
Неизвестно, подозревала ли Оливия о мятежных думах своей новой подруги, но внешне она оставалась такой же спокойной и дружелюбной, как в начале их знакомства. Они болтали обо всём на свете, начиная от школы и друзей Оливии и заканчивая космическими кораблями. Кэрри знала о них очень мало и была поражена тем, что Оливия знает ещё меньше.
— Мы в Кэрнхолме жили очень обособленно от остального мира, — словно оправдываясь, сказала она. — У нас было о чём поговорить, но о космических кораблях речь как-то не заходила.
На следующий день Кэрри взяла в библиотеке энциклопедию — огромный том, такой большой, что он не влез в сумку, и пришлось нести его в руках. Следующие несколько часов девушки провели в кафе, жадно читая статьи о космосе и поедая салат с бутербродами. На них поглядывали остальные посетители, кое-кто даже показывал пальцем, но Кэрри в кои-то веки было всё равно.
— Ого, книги о магии? — когда она начала собирать сумку, Оливия заметила выглядывающие из неё корешки. — Интересно?
— Да, — Кэрри почувствовала, что краснеет. — Я понимаю, глупо в семнадцать лет интересоваться магией…
— Ничего страшного, — махнула рукой Оливия. — Помню, Джейк постоянно рассказывал истории про Гарри Поттера — мальчика со шрамом в виде молнии на лбу. Он умел колдовать с помощью волшебной палочки и летать на метле.
На миг в Кэрри всколыхнулся привычный, взращенный матерью страх перед колдовством, колдунами и ведьмами, но она тут же напомнила себе: «Я теперь тоже ведьма».
— А кто написал эту историю?
— Мы подозревали, что Джейк сам всё это сочинил, но он утверждал, что это написала одна английская писательница. Он говорил, что она станет известной в будущем.
— Интересно было бы её почитать, — Кэрри отпила остатки апельсинового сока из бокала и поморщилась. — Кисловато, губы щиплет. Я больше вишнёвый люблю. Раньше у нас во дворе росла вишня, но потом некому стало её выхаживать, и она зачахла.
— А у нас в Кэрнхолме много чего росло. Фиона любила ухаживать за растениями, — задумчиво ответила Оливия.
***
На этот раз в сорок третьем году Оливию ждал один Енох. Заметив, что девушка дрожит, он накинул ей на плечи шерстяную накидку — она благодарно кивнула.
— Енох, а где все?
— Любуются трудами Фионы. Она сумела-таки вырастить цветы в середине октября и теперь охраняет их от Джейка. Он всё пытается сорвать розу для Эммы, — Енох пренебрежительно фыркнул.
— А ты?
— А я такими глупостями не занимаюсь.
— А что это торчит у тебя из кармана? — лукаво поинтересовалась Оливия. Енох покраснел и нахмурился.
— Ничего от тебя не скроешь. Я хотел подложить её как-нибудь незаметно… впрочем, бери, — он протянул ей хрупкую белую лилию. При взгляде на неё Оливия почему-то вспомнила Кэрри.
— Спасибо. Знаешь, мне нужна кое-какая помощь от Фионы. Как ты думаешь, она сможет вырастить вишнёвое дерево?
— Думаю, сможет… только не говори ей, что это я сорвал лилию, ладно?
— Считаешь, она не догадывается?
— Может, это Джейк сделал, — пожал плечами Енох.
— Может, — согласилась Оливия. — Только вот Эмма не очень жалует лилии, а я пару дней назад обмолвилась, что люблю белые цветы. Ты это слышал, но и Фиона слышала. Думаю, ей легко будет сделать выводы.
— Зря я притащил из своей библиотеки рассказы о Шерлоке Холмсе, — вздохнул Енох, и Оливия от души рассмеялась.