«Марчевский, Марчевский», — проворчал граф и потянулся за сигарой. — Мало ли что мог наговорить человек, которого убрали из разведки!» — «Убрали потому, что Ян узнал слишком много такого, о чем в Лондоне предпочитали помалкивать. И, к слову, его не оставили в покое. Капитана Марчевского взяли на явке. Вы же знаете об этом! На явке, организованной панами из Лондона. И очень уж быстро гестапо расправилось с Яном. Дня под допросом он не был. Это человек, о котором знали, что он разведчик высшего класса, имел доступ к материалам, о каких разведки всего мира только мечтать могут. И сразу — под расстрел? Нерационально что-то, согласитесь, пан граф?» — «Пан Казимир что-то имеет в виду?» — «Я имел в виду возможность сговора между некоторыми лицами в Лондоне и в Берлине. Сговора, чтобы уничтожить человека, знающего слишком много».
«Ну, это слишком, пан хорунжий! — возразил, но не очень уверенно, граф. — По-вашему выходит, что Лондон и Берлин были в сговоре против Польши?»
Казимир откликнулся не сразу. А когда заговорил, в тихом его голосе слышалось бешенство. «За первые четыре недели, когда Гитлер душил Польшу, наши союзники на Западе не сделали ни одного выстрела, не предприняли ни одной, самой ничтожной боевой операции, хотя бы силами взвода! Польша истекала кровью, а Лондон и Париж упражнялись в произнесении сочувственных речей. За первые четыре месяца войны англичане потеряли во Франции лишь пятнадцать человек. Первый английский солдат, писали их же газеты, был убит тринадцатого декабря тридцать девятого года. Через три с лишним месяца после начала боевых действий, если можно назвать боевыми действиями то, чем занимались там, на Западном фронте. До мая сорокового года ни английская, ни французская авиация даже не пытались бомбить военные объекты в Германии, ее промышленные центры».
«Пан Братковский мог бы с успехом заменить пана Молотова, — снисходительно усмехнулся граф и пыхнул сигарой. — Вы не находите, пан майор?» — «Нет! — Казимир не дал Алексею ответить. — Я предпочел бы заменить пана Бека! Особенно в те дни, когда Гитлер подтягивал танки к нашим границам. И право, пан Юзеф, я убежден, что для Польши было бы лучше, если бы на месте генерального инспектора в те дни был граф Скавронский».
Алексей и Казимир незаметно переглянулись. Терлыч дал знать, что пора кончать дискуссию. Братковский, извинившись, вышел из кабинета.
«Полковник Берлинг говорил мне, — начал Алексей, — что, если граф Скавронский дает слово чести, он его никогда не нарушает. И, прежде чем я изложу свою просьбу, мне бы хотелось услышать ваше слово, что все останется между нами. Даже если вы не согласитесь на мое предложение. Не скажете о нем и тем высоким лицам, что упоминались в начале нашей встречи».
Граф нахмурился. Он не понял, имеет ли в виду русский гость эмиссаров Лондона или чинов повыше, но не стал расспрашивать. «Если то будет не во вред Польше». — «Даю слово солдата, что то, о чем я хочу просить, не направлено против Польши». — «Слово чести, пан майор!»
20. ВАС ИНТЕРЕСУЕТ ИСКУССТВО, ДЖОН?
Штандартенфюрер отставил бокал в сторону: «Я не шучу, Джон. Наши радиослухачи уже дважды ловили передачи какой-то неизвестной радиостанции. Второй раз они успели записать кое-что. Шифр. Но он не поддается расшифровке».
Англичанин помолчал, о чем-то напряженно думая. «Не могу ответить вам сразу, Руперт, — наконец произнес он, наклоняясь над тарелкой. — Мне надо проверить своих польских друзей. Я в эти дни не пользовался их радиостанцией». Штандартенфюрер вздрогнул: «Вы меня пугаете, Джон!» Англичанин снисходительно усмехнулся: «Я думал, офицеров фюрера ничто не может напугать. Кроме разве герра Гиммлера».
Фон Кугель набычился, словно собирался боднуть наглого посланца Центра, откинулся на спинку стула и закрыл глаза. «Может, эта самая, как ее там, Крайова Рада Народова развлекается? — предположил Джон. — Еще какой-нибудь отряд появился?»
Фон Кугель провел рукой по краю стола, поднял узкие брови: «Отряд людовцев? Не должен. Мы внимательно следим за обстановкой. После разгрома Вроны никакие новые группы в районе Беловежа не появлялись. — И штандартенфюрер решительно взялся за бокал. — Это была ваша радиостанция, Джон. Или вы так доверяете своим полякам?»
Он? Полякам? Джон расхохотался. Можно ли спрашивать подобное у разведчика! Настоящий разведчик не доверяет никому! Даже самому себе!
Фон Кугель поморщился. Ему претили самоуверенность и хамовитость Джона. Он не узнавал в нем сдержанного, воспитанного английского джентльмена. В Джоне проглядывал американец из Чикаго. И штандартенфюрер не удержался: «Вопрос личного порядка, Джон. Вы чистопородный британец или…» — «Или, Руперт, или. Тут вы угадали. Моя мать американка. И в детстве я долго жил в Пасадене — Лос-Анджелесе». Фон Кугель чуть приметно кивнул головой. Все стало на свое место. Некоторое время они были заняты едой. В кабинет приглушенно доносилась музыка. Оркестр ресторана играл что-то сентиментальное, тягучее. Штандартенфюрер отложил вилку, медленно провел салфеткой по губам: «Меня одно беспокоит, — заговорил он. — А что если это русские?» Джон поднял на немца удивленные глаза: «Русские? Вы о радиостанции? Откуда они здесь могут быть, русские? Вы же говорили, что ваши бдительные подчиненные не обнаружили появления новых групп в районе богоспасаемого Беловежа». — «Больших групп, Джон. А эта может быть из трех-пяти человек. Разведка!»