На подводе лежали двое. Будто спали глубоким сном.
Губы онемели. С трудом разжал их, спросил: «Обоих?» Галина судорожно мотнула головой: «Нет. Димка… Женя жива». И заплакала наконец отчаянно, безутешно. Старик подошел к лошади, принялся старательно перебирать ее мохнатую гриву. Казалось, это занятие для него сейчас самое важное. Временами его сутулая спина вздрагивала. Парнишка подобрал вожжи и деликатно смотрел в сторону. Как и ночью, начал накрапывать дождь. Мы тронулись дальше…
Где-то к полуночи Димка привел врача и медсестру к хуторку в лесу. Два дома, деревянные пятистенки, сараи, высокие заборы. Их встретил сутулый старик с хмурым взглядом из-под насупленных бровей. Молча ввел в комнату. Там молодая женщина глухо плакала над тихо стонущим на постели трехлетним малышом. Перед распятием стояла на коленях старуха.
Операция закончилась на рассвете. Ребенок уснул, успокоенный. Оставили лекарства, объяснили матери, что нужно делать и отправились в обратный путь. Провожали их всем хутором. В соседнем доме оказались две старые женщины и четырнадцатилетний парнишка. «Раймонд», — представился он Димке, с восхищением глядя на его ППШ. Старик хмурился по-прежнему.
Усталые, невыспавшиеся, брели по оживающему лесу. Поднималось солнце. Искрилась, сверкала серебром на траве и листьях роса. Пели птицы. Над моховыми болотцами, в ложбинках, как дым над кострами, закурился жиденький туман.
Я представляю, как это было. Они не сразу поняли, откуда тут, среди тишины, взялись эти люди в серо-зеленой одежде, с автоматами, нацеленными на них.
Одним взмахом сильной руки Димка оттолкнул девушек за развесистый дуб и одновременно врезал из ППШ по тем, серо-зеленым. «Тикайте, девчата!» — крикнул он хрипло. Сам нырнул за поваленный ствол.
Немцы, видно, решили взять их живьем, стреляли больше для острастки. Димка насчитал семеро фрицев. Не из таких переплетов выкручивался. Если бы только не девчата! «Тикайте!» — крикнул еще раз. Но Галина выхватила из-под полы фуфайки пистолет. Выстрел — и там кто-то завыл от боли.
Гитлеровцы попрятались за деревья, кусты, кучи валежника. Стреляли все еще поверх голов, сшибали листья и ветки. Потом начали обходить справа. «Нихт шиссен, поляк! Сдавайся! Живь-от будет!» — «Держи карман шире!» Димка всадил очередь чуть правее того места, где куст шевельнулся. — «Девчата, как гранату кину, бегите к болоту. Будем вырываться!»
Дернул лимонку из кармана, секунду вглядывался, швырнул в заросли можжевельника. За первой и вторая полетела. Грохнули взрывы. Черным кустом вздыбилась земля, взметнулись обрезки веток. Послышались крики вперемешку с бранью. Краем глаза увидел, как метнулись куда-то в сторону девчонки.
И тут правую ногу резанула страшная боль. В глазах потемнело. В сапоге стало тепло и мокро. Немцы заметили, что с ним неладно, и рванулись со всех сторон. Первого срезал из автомата. Второго сбил с ног, влепив ему прямо в челюсть прикладом. Третий, здоровенный громила, подмял его и начал душить. Димка всадил из пистолета три пули в грудь и в бок.
Короткая очередь из можжевельника прошила ему грудь. Мы потом видели на ней неровную строчку из восьми пуль. Он рухнул на землю, залитую кровью.
Но выстрелы не прекратились. Теперь они раздавались откуда-то со стороны. И были только винтовочными. Фрицу с разбитой челюстью пуля попала прямо в затылок, и он зарылся лицом в ворох старой листвы. Стрелял, похоже, не один. Выстрелы слышались с двух сторон.
Через мгновение с немцами было покончено.
Женька вырвалась из рук Галины, упала на колени перед Димкой, обхватила его залитую кровью голову. Слезы падали на неподвижное лицо любимого, капля за каплей, капля за каплей, словно летний дождь, что никак не наберет силы. Вот так уходят от нас, может, самые лучшие, самые достойные любви. Уходят и уносят с собой наше счастье, единственное, что дается жизнью только раз, да и то не всегда. И нет сил, чтоб остановить их, любимых, родных, удержать, вернуть к жизни…
Галина не удивилась появлению хмурого старика с хутора. Из-за его плеча выглядывал тревожно Раймонд. У обоих в руках винтовки. Они молча стащили трупы немцев в болото. Их оказалось восемь. Очередь как раз этого, незамеченного восьмого, и поставила точку в жизни кубанского парня Димки Коваля. А его собственную жизнь, в свою очередь, оборвала пуля, пущенная польским мальчишкой с глухого лесного хутора в Беловежье. Потом Раймонд куда-то исчез.
Галина пыталась поднять обмершую, застывшую над Димкой Женю: «Надо идти, Женька! Очнись же, девочка! Очнись!» Почувствовала на плече тяжелую руку. Это старик наклонился и что-то сказал по-своему. Разобрала, однако, что внук пошел за лошадью.