Володя вскочил с постели и стал собираться, но не спешно, а методично, обдуманно. Он поднял вначале брошенную куртку, повесил на «плечики» и стал снаряжать ее. Перво-наперво он вынул припрятанную в свой диван копию «Иеронима» и уложил картину в большой карман на спине — Володя часто пробовал надевать куртку вместе с полотном, и ему было довольно удобно нести его там, на спине, а Дима утверждал, что со стороны ничего не видно.
Потом мальчик достал инструменты: плоскогубцы, бокорезы, отвертку и нож, а также полиэтиленовый мешок с черной резиночкой — и, укладывая его в один из карманов куртки, усмехнулся. Инструменты вместе с фонариком Володя рассовал по узким карманчикам куртки, имевшим, кроме того, клапаны с пуговицами — чтобы не выпали, когда он будет «нырять» в камин. Оставалось приготовить лишь пару бутербродов с ветчиной, врученной Володе Димой и названной предводителем — провиантским довольствием.
На кухне мальчик пообедал. Холодильник, конечно, не был таким богатым, каким час назад Володя описал его маме. Но щи с мясом и покупные готовые котлеты отец вчера все же приготовил, так что Володя поднялся из-за стола сытым до отвала. Сделал пару бутербродов и раздельно, чтобы не слишком выделялись, рассовал их по разным карманам своей замечательной куртки.
«Я не забыл ли чего-нибудь? — присел Володя прямо в прихожей, мучительно пытаясь сосредоточиться. Перебрав в уме все необходимые ему предметы, он лишь вспомнил: — Да, часы!»
Но часы были надеты на его руке. Оставалось лишь надеть кроссовки, куртку с «инвентарем» и можно выходить...
До этой минуты все было просто, потому что операция, несмотря на тщательную и долгую подготовку, не казалась Володе реальностью, а скорей игрой, опасной, но занимательной. Теперь же, когда требовалось переступить черту, порог, отделяющий его от дома, то есть от прежней честной жизни, снова возникли сомнения в правильности поступка, но, самое главное, в то, что предприятие завершится успешно.
«Ну чего же, чего! Зачем медлю, почему не выхожу?! — металось сознание Володи в объятиях совести и страха. — Боюсь я, что ли?!» И мальчик, задавая себе этот вопрос, тут же понял, что не боязнь попасться или страх перед местью Димы держали его — нет, что-то большее, необъяснимое, нелогичное и даже неумное в сравнении с прежними железными доводами не давали мальчику закрыть дверь своей квартиры. «Да что мне, стыдно, что ли? — криво улыбнулся он. — Чего тут стыдного! Все сейчас тащат, что могут! Общественное — не свое же! Никто не огорчится! Вот будет у нас капитализм, тогда и наступит справедливость! Никто красть не будет, потому что все стыдится станут — ничего общего не останется, а у человека, собственника, совестно красть!»
И успокоенный этим хитрым аргументом, Володя вышел из квартиры, оставив отцу записку, что ночевать-де не придет, потому что одноклассник пригласил его сегодня ночью смотреть программу спутникового телевидения. А еще Володя советовал папе доесть очень вкусную ветчину, что лежит в холодильнике.
***
До Эрмитажа он доехал на троллейбусе и приехал вовремя. Володе было приказано быть в музее за полчаса до того, как прекращался впуск. Он взял билет и пошел по просторному вестибюлю к Иорданской лестнице, волнуясь перед встречей с билетерами — первым возможным препятствием на его пути. И на самом деле, пожилая седенькая женщина, строгая на вид, так как воплощала в своей важной должности авторитет Эрмитажа, не стала спешить надрывать Володин билет, а, окинув взглядом куртку мальчика, голосом, не терпящим возражений, сказала:
— В верхней одежде нельзя, разденьтесь в гардеробе. Это прямо и вниз.
У Володи тут же задергалось веко и вспотела шея. Нужно было бабке возразить.
— Что вы, — с сильной просьбой в голосе заговорил он, зачем-то низко наклоняясь к сидящей женщине, — это совсем не верхняя одежда.
— А что же, нижняя, по-твоему? — насмешливо вздернула реденькие брови дотошная билетерша, уставшая, должно быть, за день и желавшая отыграть на ком-то свою хандру. — Я будто не знаю, в чем по улице ходят, а в чем идут в музей. Иди-ка разденься, не стой на проходе.
Володя понял, что если его не пустят, то операцию можно считать проваленной. Он наклонился к строгой билетерше еще ниже и яростно зашептал ей почти на ухо:
— А что если у меня под курткой одна майка, рваная майка? А что если мне не то что свитера, а даже рубашки купить не на что?! Считаете, раз у меня родители бедные, так я и в Эрмитаж сходить не могу?! — И у Володи даже очень кстати в носу что-то громко хлюпнуло, точно он всхлипнул, так что пожилая женщина, наверняка имевшая внуков, вскинула на Володю полный жалости взгляд, а мальчик, чувствуя победу, еще добавил: