«…обеспечение немецкой национальной группе в Чехословакии полного равноправия с чехами, — читал Дворник, — признание этой группы в качестве самоуправляющейся правовой единицы; полное самоуправление созданных специально немецких районов в пределах Чехословакии…» Пятый пункт: «юридическая защита немцев, живущих за пределами специальных районов, шестой — устранение несправедливостей, причиненных судетским немцам с 1918 года, и компенсация за вызванный ими ущерб; седьмой пункт — комплектование администрации немецких районов исключительно из числа немцев; восьмой пункт: предоставление полной свободы судетским немцам исповедовать идеологию национал-социализма».
— Не представляю, в чем ваши немцы неравноправны с вашими чехами, — сказал О’Брайн, убедившись, что профессор дочитал до конца. — Не представляю, какие несправедливости они претерпевают с восемнадцатого года… Ну, это частности. Но скажите, профессор, не напоминает ли все это условия ультиматума, который всего два месяца назад был предъявлен Шушнигу? Еще как! Значит, когда, предположим, правительство Бенеша удовлетворит эту программу, Генлейн захочет войти в кабинет, выдвигая в качестве альтернативы танки вермахта и бомбардировщики люфтваффе? А потом? Когда Бенеш даст ему портфель? У бывшего инструктора лечебной физкультуры хватит наглости попросить Бенеша уступить ему президентское кресло, уверяю вас…
— Президент Бенеш давно понял, что у этих мерзавцев воображение не слишком развито, — сумрачно сказал Дворник. — И знает, история умеет повторяться. Но ведь второй раз в виде фарса, не так ли? Дважды один и тот же сценарий им не удастся осуществить, уверяю вас. Мы ждали этого, соответственно готовились.
— Напрасно, — задумчиво сказал О’Брайн. — Напрасно вы так оптимистичны, профессор. Помните, я знакомил вас со своим добрым знакомым из Швеции? Так вот он просил передать вам, что в тот день, когда президент Бенеш будет считать, что обкатанный сценарий с ультиматумами и прочим провалился, — не зря в Прагу приезжал Маршал Советского Союза Кулик, — то именно в тот день немцы убьют своего же посланника в вашей стране, запамятовал его имя, и создадут повод для агрессии, повод, которому будет очень сложно противостоять. Удар окажется молниеносным, чтобы на разбор обстоятельств инцидента и времени не осталось.
— Полагаю, чешская охрана у посольства Германии в Праге вполне надежна, — съязвил Дворник.
— Зачем вы так? — в голосе О’Брайна слышалась горечь. — Я стремлюсь…
Дворник порывисто обернулся к журналисту, и ему неожиданно понравилось его лицо.
— Кто вы, О’Брайн? Кто этот ваш швед? Вы провокатор? Вы, служащий у Роттермира? Вы, исповедующий постулаты «Дейли Мейл», но проповедующий словно под диктовку Москвы?
— Видите ли, когда шестнадцать процентов британских журналистов безработны, не приходится особенно выбирать, кому продавать свое перо. Особенно если ты не старший сын в семье и у тебя на руках жена и дети. На вопрос, кто я, отвечу. Человек, любящий свою родину, человек, презирающий войну, человек, которого мутит при слове «фашизм». Я, порядочный человек, профессор. Впрочем, последним порядочным человеком в Лондоне был мой покойный дед. Он не знал, что такое ненависть, и в соответствии с христианской моралью умел прощать врагам своим. Я уже не умею…
— А, О’Брайн, вот вы где! — Из-за куста сирени вышла леди Астор. — Прекрасно… И профессор с вами! Чудесно… Вы, Майкл, написали чудный отчет с карлсбадского съезда. Ничего не понятно. Каждый волен толковать в соответствии с собственными взглядами. Высочайшая объективность! Поздравляю… Ну ничего… Двенадцатого, в будущем месяце, ко мне приедет Конрад Генлейн. И все объяснит толково. Я обязательно посоветую Генлейну посмотреть документы эпохи Вашингтона и Джефферсона. Вот они четко сформулировали, почему американские колонии требовали независимости от Британской империи…
О’Брайн вдруг низко-низко опустил голову, плечи его затряслись — он хохотал, не в силах справиться с собой.
— Я сказала что-то неподходящее? — удивилась леди Астор.
— Простите, Нэнси, — пробормотал О’Брайн. — Но… Извините, я должен… — И он заторопился прочь. Дворник отлично его понял. Генлейн и Декларация независимости?!! Это, действительно, слишком!
А леди Астор уже держала в своем кулачке полу профессорского пиджака. Что за манера говорить, обязательно должна вцепиться в собеседника!