Отгоняя неприятные мысли, Сатановская работала не за страх, а за совесть, — если, конечно, это слово в данном случае можно применить по отношению к ней. Она четко и старательно выполняла задания центра на Западе и даже чувствовала себя не последней спицей в шпионской колеснице. Но через некоторое время она случайно узнала о том, что у Грина есть жена, семья, и о настоящей его роли в деле приобщения ее к шпионской работе на Аллена Харвуда. Сатановской овладело отчаяние — мир был полон людей, а она оказалась в этом мире до ужаса одинокой. Она твердо уверовала: любви нет и никогда не было, все это обман и детские иллюзии, — деньги представляют единственную ценность в человеческом бытии. Следовательно, все сводится к тому, чтобы заработать побольше долларов, — и она успокоилась.
Однажды ее связали с «пани Марией», проживающей на восточном, советском берегу Буга. «Пани Мария» оказалась той самой женщиной, которую она не раз видела в концлагере. Никогда не призналась она новой связной в том, что помнит ее, знает ее прошлое. Вынужденное сотрудничество с этой женщиной бередило старые раны, будило не то гордость, не то самолюбие. Но с течением времени она смирилась с необходимостью иметь дело с бывшей женой коменданта гитлеровского лагеря уничтожения. А вот теперь явился Палач. С ним вошло в ее дом гнетущее сознание обреченности — ибо такие, как эти двое, рано или поздно должны были поплатиться за все их чудовищные преступления — в этом Сатановская была твердо убеждена. То, что она оказалась вместе с ними, напугало ее. Хоть бы скорее прошел этот год — она уедет на Запад, разыщет там Грина, обязательно разыщет, чтобы плюнуть ему в глаза. Потом возьмет из банка заработанные доллары и заживет! Там, на неведомых ей «просторах», а не здесь, в захолустье, она развернется, там можно будет, пожалуй, вспомнить и о Мата Хари — разве она, Сатановская, перестала быть «чудом», заставлявшим впадать в транс даже Мордехая Шварца? А в таланты дяди она верила, ведь он даже на ней сумел заработать.
Глава четвертая
Мане пришлось остаться без холодильника, нужда в условленной телеграмме отпала, да еще при таких обстоятельствах, которых Годдарт никак не ожидал.
В сопровождении женщины в ватнике он шел всю ночь. Маршрут «Дрисса» оправдал себя полностью, и если в конце получилось не совсем так, как должно, то в этом виновата чистая случайность, по крайней мере так думал Годдарт. К утру они оказались далеко в тылу советской границы, где ни нарядов, ни дозоров пограничников опасаться уже было нечего. Разведчик, при всей его настороженности, не мог не радоваться: ему не пришлось преодолевать ни контрольно-следовую полосу, ни проволочных заграждений, и, таким образом, он, по сути дела, ни разу не встретился с опасностью лицом к лицу и мог быть уверен, что сумел остаться невидимкой. Основного в пути, чтобы о его проникновении на советскую территорию чекисты и не подозревали, — все-таки удалось добиться!
Рассвет наступал быстро. В лесу было тепло и сыро. Ночной туман постепенно поднимался все выше, день обещал быть солнечным. Это Годдарту не очень-то нравилось, но его утешала надежда на то, что к условленному месту он сумеет добраться вовремя, маскируясь в предутренней дымке леса. Он хорошо знал маршрут: вот сейчас они минуют этот обширный лесной массив, перейдут неширокое — на пять минут быстрого хода — колхозное поле, снова углубятся в чащу и там, на полянке, расстанутся. Женщина высказала готовность вести его и дальше, но Годдарт воспротивился этому: ее миссия кончалась на полянке, у сломанного дуба, дальше он будет пробираться сам, одному ему известной дорогой, посвящать же в свои планы кого-нибудь он не хотел.