Корин не успел сделать этого, потому что она умерла… Но не было никакой ненависти в ее прощальном взгляде. Там не было ненависти, там жила любовь – лишь за миг до смерти.
Иррационально, вопреки всякой логике.
Поднявшись с колен, Корин посмотрел на звезды. Теперь, когда ему некуда было спешить, он мог смотреть на них долго, и они казались ему ужасающе близкими и холодными.
А потом он взял Викторию на руки и начал восхождение.
Наверху он бережно уложил ее на заднее сиденье «Омеги», развернулся и поехал к замку.
Когда Рамона говорила о зле, которое никогда не кончается, Корина не было рядом, и он не мог услышать ее реплики.
Теперь, наверное, Рамона сказала бы, что зло кончилось, но Корин не согласился бы с ней.
Это называется иначе. Просто оборвалась еще одна человеческая жизнь.
«Омега» повернула на подъездную аллею, и перед Кориным предстал Везенхалле.
Окна были ярко освещены.
42
Корин и Коллинз пили «Баллантайн» в маленькой квартире в Нью-Йорке, где уже встречались однажды. За оконными стеклами кружились мягкие хлопья снега, будто кто-то там наверху опомнился и включил механизм рождественской погоды, когда праздники уже прошли. В комнате было очень тепло, радио вполголоса излагало мирные новости. Во второй части программы они всегда мирные – так уравновешиваются сообщения первой части о войнах, взрывах и авиакатастрофах.
– Как здоровье мистера Макинтайpa… Или мистера Уиллиса? – осведомился Корин довольно ехидно. – Конечно, я не ожидал, что он приедет в аэропорт с оркестром. Но позвонить-то мог хотя бы.
– После ареста Итцеля у него очень много дел, – сказал Коллинз, наклоняя бутылку над рюмкой. – Добивает окончательно пресловутую «Тень».
– Ну, да… У сильных мира сего всегда дел хватает. В отличие от нас, праздных обывателей…
– Пейте, пейте, мистер обыватель, – засмеялся полковник. – Тебе-то жаловаться не на что. Вот мне вряд ли когданибудь выпадет шанс провести рождественские каникулы в старинном швейцарском замке…
– А он не старинный, девятнадцатый век… Разве я не отметил в отчете?
– Нет. Но это не кажется мне особенно важным.
– И несмотря на сей факт, – задумчиво продолжал Корин, разглядывая рюмку на свет, – кое-какие средневековые чудеса там имеются. Комната с поворотной дверью… Зачем ее соорудили, в чем ее изначальное предназначение?
– Намекаешь на ужасы в духе Эдгара По? Бочонок амонтильяда, «ради всего святого, Монтрезор»?
– Зачем-то она понадобилась? – упрямо произнес Корин.
Он думал о замке, о нескольких днях, проведенных там, о людях, с которыми ему пришлось столкнуться. Проще всего было представить Везенхалле в виде…
Пожалуй, глубоководной пещеры, куда не доходит солнечный свет и где ползают зловещие спруты, готовые напасть друг на друга. Или спруты миролюбивы? Но сравнение с пауками в банке чересчур банально.
Эти сравнения были просты… И неизмеримо далеки от действительности.
Не пауки и не спруты – люди со всеми своими человеческими пороками и достоинствами. Корин не мог не восхищаться отдельными чертами личности барона Эстерхэйзи… Не сочувствовать Берковскому… Не испытывать уважения к невозмутимости и достоинству лорда Фитуроя… Только в боевиках с участием Стивена Сигала кристально ясно, на чьей стороне сражается благородный герой.
И еще – кувыркающаяся в ночи «Максима-QX»… «Я хочу умереть…»
И этот последний взгляд.
Неожиданно Корин обнаружил, что полковник обращается к нему, и принудил себя вынырнуть на поверхность, но застал только окончание монолога:
– …швейцарской полиции. Ведь они получили все вещественные доказательства: флакон тоноксила, рюмку, пистолет «Дженнингс», письмо и эту электронную штуку, что подключается к телефону.
Плюс показания свидетелей.
– А? – рассеянно откликнулся Корин.
– Ты не слушаешь меня, Джон?
– Какая чепуха… Разумеется, слушаю.
– Я говорил о твердолобости швейцарцев и об усилиях, которые нам пришлось приложить, чтобы вытащить тебя.
– Где ее похоронили, Фрэнк?
Коллинз вздохнул, отставил рюмку и перегнулся через стол, поближе к Корину.
– Прекрати это, Джон. Не хватало только, чтобы ты мучился идиотским комплексом вины. Ты ни в чем не виноват, и ты знаешь это.
– Где ее похоронили? – повторил Корин.
– Согласно завещанию, на Сен-Женевьев-де-Буа, русском кладбище в Париже. А по моему мнению; после всего, что она натворила, ее следовало бы…
– Согласно завещанию? Ты хочешь сказать, что она написала завещание?
– Когда имеешь дело с тобой, – буркнул Коллинз, – завещание не самый бесполезный документ.
– Расскажи об этом, – потребовал Корин.
– А что тут рассказывать? Все обычно. Завещание хранилось в банковском сейфе, адвокаты вскрыли его.
– Но ведь там, вероятно, были не только распоряжения насчет похорон?
– Слушай, Джон, – полковник начал раздражаться, – если ты думаешь, что мое основное занятие по должности – изучение завещаний сумасшедших дамочек, ты заблуждаешься. Не читал я его!
Знаю в общих чертах…
– Но не было ли там… какого-нибудь прощального письма, – с замиранием сердца спросил Корин, стараясь имитировать непринужденный тон. – Чего-то в этом роде?
– Письма для тебя? – полковник чуть затянул паузу, представившуюся Корину невыносимой. – Нет, не было. Это точно.
Корину вдруг стало легко. Не спокойно, нет – ему никогда не было спокойно с тех пор, как он выбрал профессию, – но легко, словно давивший на плечи груз испарился.
Ничего не было. Он никогда не узнает правды.
43
Светофоры в центральной части Манхэттена не работали, их занесло снегом.
Любимый «Ситроен» Корина, за руль которого он сел с удовольствием, тащился в потоке беспрерывно сигналящих машин.
Вот и все, думал Корин, высматривая место для парковки рядом с подходящим баром. Он и сам не знал, что это значит, но настроение было именно таким – вот и все. Что-то подошло к финалу, поезд останавливается там, где кончаются рельсы.
Бар назывался не то «Солнечный танец», не то «Солнечный свет» – в общем, подходящее зимнее название. Едва от тротуара отъехал синий, возрастом напоминающий бронтозавра «Фольксваген», Корин тут же втиснул вместо него свой «Ситроен».
В баре было тихо, на крошечной сцене девушки в латиноамериканских платьях пританцовывали без музыки – должно быть, репетировали фрагменты вечернего выступления. Корин заказал стакан пива, попросил принести сигареты.
Он отрешенно смотрел в круглое окно.
Если так пойдет и дальше, к утру НьюЙорк завалит снегом по самые крыши небоскребов.
Корин не заметил, как напротив него за столиком очутилась легкомысленно одетая светловолосая женщина. Из-под ее пушистой шубки выглядывало нечто очень цветастое, похожее на летний шарфик. Корин уставился на это цветное пятно с очевидным изумлением.
– Не угостите ли сигаретой, сэр? – проговорила она вежливо.
– Что? А, нет. Впрочем, да, вот сигареты.
Незнакомка нахмурилась.
– Что с вами, сэр? Вам нехорошо?
– Нехорошо? – повторил Корин механически. – Нет, все в порядке. Я только хочу отдохнуть. Я очень хочу отдохнуть!
Заключительная фраза вырвалась у него помимо воли. Женщина произносила какие-то слова. Корин не слушал, глядя на сцену. Там медленно опускался занавес.
На Сен-Женевьев-де-Буа Корин не поехал и не поедет.
Он встал, не допив пиво, бросил деньги на столик и вышел из бара. Под лапой дворника на ветровом стекле «Ситроена» торчал штрафной талон. Корин вытянул его, сунул в карман, очистил стекло ладонью.
Усевшись за руль, он долго сидел неподвижно, потом протянул руку и включил радио. Близкая станция передавала что-то джазовое. Корин прислушался Песня была запоздалой, но Корин прибавил громкость: Бинг Кросби пел «Белое Рождество».