Он дернул рычажок снова, и наконец пульт дрогнул, повернулся на четверть оборота вокруг вертикальной оси, помещенной в углу, и приоткрьи квадратную шахту два на два метра.
Тертон встал, подошел к шахте и наклонился над ней. Вниз уходили скобы, вделанные в стены, обычные металлические скобы из нержавеющего металла, установленные когда-то по его приказу роботами, которым он доверял, потому что верил в безотказность решений, принимаемых простейшими рабочими механизмами, так как единственной управляющей системой, достаточной для их действия, является мозг и тело человека.
В шахте было темно, лишь слабо отражала свет серая синтетическая облицовка стен, и поэтому он не видел того, что находится внизу. Зато, несмотря на фильтры и вентиляторы, явственно чувствовал сладкий дурманящий запах. Это был запах тропических джунглей в душный жаркий полдень, когда быстрее гниют стебли увядших растений, а в лужах оживает мутная грязно-черная вода.
Он еще раз взглянул на скобы, до которых не мог дотянуться тогда, засасываемый массой, залепившей ему глаза и заполнившей рот сладковатой жижей с привкусом молока.
Тогда он перестал быть.
Вспомнив об этом, он почувствовал озноб. Ощущение всеобъемлющего страха, проникавшего в сознание из более молодых в эволюционном отношении частей мозга, страха, присущего всем живым системам в тот момент, когда они перестают быть, еще и сейчас не покидало его.
Он вернулся к пульту, поднял рычажок, и пульт встал на прежнее место, скрыв шахту.
Он сел в кресло и в тот же момент маленький прямоугольный экран в углу засветился сероватым светом. На нем появилось лицо Норта.
— Все в порядке. Корн? — спросил он.
— Да, — ответил Тертон. — Все нормально. Не мешай.
Норт взглянул удивленно, и Тертон подумал, что ответил как всегда, когда Норт, которого он недолюбливал, мешал ему работать. "Видно, Корн так с Нортом не разговаривает", — решил он. Потом, когда экран погас, он еще подумал, что начал быть только здесь, в экспериментальном пузыре, а не раньше, снаружи, как было условлено. Несоответствие озадачило его и обеспокоило. " Входя сюда, он был еще Корном. То, что он будет Корном для всех них, этой толпы глупцов с раздутой амбицией, он знал и раньше. Но ведь здесь он должен был оставаться собой, все время собой, а Корну положено быть только тогда, когда ему на голову наденут шлем. Для него, Тертона, это должен был быть просто сон без сновидений. Для того же человека — имитированная реальность, единственная реальность, в которой тот мог быть. Ибо только сны Тертон хотел отдать Корну.
Что-то здесь не получилось. Он решил поговорить с Опекуном и поставить все на свои места.
Окончательные эксперименты, их вторая фаза, были делом слишком серьезным для такой игры в прятки: то он, то Корн. Во всяком случае, игры с ним — Джулиусом Тертоном.
Тетрадь с записями — открытая на последней странице — лежала на пульте. Он взял ручку и записал:
"Возобновление экспериментов. Опыт первый. Собственно, ощущения те же, но в то же время неуловимо другие. По-видимому, индивидуальные подсознательные характеристики включаемой системы (в данном случае мозга Корна) каким-то образом влияют на целое. Необходимо изучить детально, ибо это может привести к отклонениям…" Слово «отклонениям» он дважды подчеркнул. "Ощущение всеприсутствия и всемогущества сильнее, отчетливей". После минутного раздумья он дописал в скобках: «чище». "Возможно, мой теперешний мозг просто моложе, менее истрепан годами. Ведь в юности мы все воспринимаем интенсивнее и полнее…"
Он перечитал последние фразы и обратил внимание на почерк. Буквы старых записей были резче, угловатее, сейчас же они стали более округлыми и выписанными, без той хаотической разбросанности, так присущей ему. В конце концов, не это главное. Ведь мыслит он, как прежде, остается самим собой, Джулиусом Тертоном. И это важнее всего. В конечном итоге такого рода гибридизация это не руки, сложенные для молитвы, которые потом приступают каждая к своим обязанностям, а сложение мозгов навсегда, по крайней мере в категориях их собственного времени.
Такая интерпретация его устраивала, и он тут же перестал думать об этом. Сработал принцип — отбрасывать проблемы, устоявшиеся и не поддающиеся никакому воздействию с его стороны.
"Остаюсь самим собой… — мысленно повторил он. — Но где доказательства, что я остался самим собой?" Заверения Тельпа в момент краткого пробуждения сразу после операции, когда тот — Корн — находился на связи с Опекуном в своем нереальном мире? Либо то, что он сам управлял стратором, когда летел сюда, в институт? Ведь Корн никогда не водил стратора, и Опекун опасался, как бы с ним, этим ценнейшим гибридом, чего-нибудь не приключилось. И все-таки, когда стратор уже приближался к месту, он, Джулиус Тертон, исчез, заглох, как выключенный двигатель, мгновенно, без предупреждения, а Корн, вероятно, начал быть. А что происходило потом, между посадкой и его пробуждением здесь? "Корн украл у меня эти дни", — подумал Тертон. И впервые почувствовал неприязнь к тому человеку, Стефу Корну, жизнь которого знал, изучил во время своего второго пробуждения. До сих пор он не испытывал этого чувства к тому полумальчишке, для которого жизнь остановилась в те самые годы, когда Тертон еще только родился.
Он нажал кнопку вызова, и на экране появился Норт.
— Я кончил, — сказал Тертон.
— Прекрасно. Как прошло?
— Как всегда.
— Что значит, как всегда? Ведь ты, ты же впервые…
Тертон понял, что ответил неудачно.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я не работал на имитаторах, — сказал он после короткой паузы.
— Ты говорил другое. Корн.
"Что этот Корн сказал или не сказал еще?" — подумал Тертон.
— Говорить можно всякое.
— Понимаю. Но зачем?
— Чтобы тебе было о чем думать в свободное от работы время, Норт.
— Я гляжу, ты уже вошел в роль великого манипулянта, Корн.
— Я никогда из нее не выходил. Запомни это и дай наружный сигнал об окончании эксперимента.
— Да, конечно, — сказал Норт и выключил экран.
Спустя минуту Тертон прошел через стенку пузыря и остановился рядом с Нортом.
— Ты несколько раздражен, Стеф, — заметил Норт. — Я понимаю, это утомительно.
— Как любая работа, если делать ее как следует, — Тертон хотел спросить еще, как у Норта обстоят дела. Ему известно было, что тот пытается дополнить Эйнштейна, как он сам это назвал, и пока безуспешно, но отказался от вопроса — ведь Корн мог еще не знать об этом.
— Помнишь, где выход? — спросил Норт.
— Найду. Можешь не провожать. До встречи.
Он прошел к лифту, поднялся наверх и уже через минуту входил в свою комнату. "Здесь по крайней мере Корн ничего не изменил, — подумал он. — Может, попросту не успел". Потом заметил шлем, которого раньше не разрешал у себя устанавливать, и почувствовал раздражение, но подумал, что эта вещь необходима Корну, и такая плата за «гостеприимство», как он это мысленно окрестил, пожалуй, была не слишком высока.
Судя по положению солнечных зайчиков на полу, уже перевалило за полдень. Тертон подошел к апровизатору, заказал привычный набор блюд и спустя немного времени вынул из контейнера подогретый обед. Поел, но сытости не почувствовал. "У юности другие требования, — подумал он, — но все равно больше не получишь". В тот же момент он понял, что думает так о желудке, который, однако же, был и его собственным — другого не было. "Придется и к тебе приспосабливаться", — добавил он, но все-таки больше есть не стал. После обеда раскинулся в кресле, подложив под голову любимую подушку с драконами, и потребовал соединить его с Тельпом, сообщив знар, который прекрасно помнил.
Экран погас, а когда засветился снова, на нем появилась лаборатория Тельпа, — приборы, аппаратура, мониторы и, наконец, сам хозяин.