Его отец, будущий профессор, а в момент рождения сына, доцент, кандидат технических наук, распланировал судьбу своего отпрыска на определенные периоды, которым не могли помешать никакие исторические катаклизмы, проносившиеся над их головами.
Периоды подчинялись закономерностям, отступать от которых было невозможно, грешно да и просто глупо: средняя школа, поступление в институт и его успешное окончание, место в аспирантуре, желательно, того же ВУЗа; защита кандидатской, преподавательская деятельность на той же ниве. В перспективе — докторская, и логичное завершение — профессорская должность.
Мальчик оказался умным. И все предначертания батюшки исполнил в строго выверенные сроки.
В срок женился, произвел на свет внука — продолжателя династии, и уже сам для своего отпрыска определил просчитанные периоды жизнедеятельности, кои и огласил на семейном совете.
Семейный совет не возражал. Было бы странным обратное, так как супруга Бориса Ипполитовича была избрана еще покойными батюшкой и матушкай под стать сыну; хозяйственная, рачительная, малословная, в меру симпатичная и определенно заботливая.
Сытно и плотно позавтракав, Борис Ипполитович отправился на службу. День был похож на иные рабочие дни, но и отличался тем, что на него приходилось экзаменационное испытание по дисциплине, которую Борис Ипполитович имел честь читать обращаемым в знания студентам политехнического института города Энска.
На службу, как всегда, Борис Ипполитович отправился пешком, благо это было недалеко от дома, где большей частью жил и соседствовал преподавательский состав института.
Предусмотрительная супруга снабдила Бориса Ипполитовича саквояжем с упакованными бутербродами и термосом горячего чая, а также зонтом-тростью на случай ненастной погоды.
Еще по своей собственной прихоти и инициативе, Борис Ипполитович захватил с собой транзисторный приемник, техническую редкость, забаву для души и отдохновения в минуты экзаменационных пауз.
Экзамен начался вовремя. Первые, наиболее подготовленные студенты, а также естественные в таких случаях авантюристы-неучи, первой пятеркой вошли в аудиторию, вытянули свои экзаменационные билеты, стали готовиться. Несколько человек уже прошли сквозь сито знаний и опыта Бориса Ипполитовича, получили свои закономерные оценки. Все шло по плану.
Борис Ипполитович был ровен в отношениях ко всем без исключения студентам.
Лишь иногда, втайне, отдавал предпочтение особам слабого пола. Борис Ипполитович от природы был немного ловеласом, совсем немножко, чуть-чуть... Он был всегда осторожен, и ни у кого из его коллег и мысли никогда не было заподозрить профессора Егорьева в чем-либо недостойном высокого звания советского преподавателя. Но поскольку мысли еще читать никто не научился, Борис Ипполитович всегда пользовался возможностью совсем незаметно посимпатизировать какой-либо обаятельной девушке. И совсем немного повысить ей за природные данные оценочный балл. Борис Ипполитович прекрасно прогнозировал, что стезя научной деятельности для многих симпатичных девушек оборвется на полдороге к диплому в силу самых разных обстоятельств, а потому, насколько мог, благоприятствовал им нынче.
К юношам Борис Ипполитович был по-отечески более суров, потому что возлагал на них научные надежды, верил, что хотя бы одному из сотни прошедших через его лекции и руки предначертано продолжать развитие творческой технической мысли.
Всякий раз Борис Ипполитович питал надежду, что вот-вот столкнется с неординарной личностью, может быть, гением, потому что преподавателем он был хорошим, знающим свой предмет. А у хорошего преподавателя всегда должны быть последователи. Борис Ипполитович ждал своего последователя.
* * *
Появление студента по прозвищу Дуб в коридорах института произвело на многих свидетелей этого факта неизгладимое впечатление. Кому был памятен гениальный труд Александра Сергеевича Грибоедова «Горе от ума», невольно проводил аналогию между этим появлением Дуба на экзамен и явлением героя вышеназванного труда — Александра Чацкого на балу в Фамусовых.
В строгом черном костюме, с белой искусственной гвоздикой в петлице, с печалью во взоре и некоторой отрешенностью от всего обыденного и мешающего главной задаче дня, Дуб был просто неотразим.
Кто-то попытался подшутить над его видом:
— Дуб, ты чего? Жениться надумал, что ли?
Дуб мельком бросал взгляд на глупца и редко снисходил до ответа:
— «...И не оспаривай глупца!..»
Шутник пожимал плечами и отходил в сторону.
Через минут десять к виду Дуба пообвыкли и более не приставали, тем паче, что сам он предпочел быть в одиночестве накануне решительного испытания.
Даже эффектно перевязанная щека Дуба ни у кого больше не вызывала желания либо расспросить либо посочувствовать. Все сразу поняли, что это, наверняка, флюс и отстали.
Из экзаменационной аудитории, к прислушивающейся у дверей группке любопытных выскочила симпатичная студенточка. Все сразу бросились к ней с естественными в таких случаях вопросами:
— Ну как?
— Сколько?
— Заваливает?
— Сдала! Четыре! — отвечала радостная пичуга, бросилась с лобызаньями к друзьям и, словно на крыльях, полетела на свободу, к выходу.
Дуб решительно ринулся к двери экзаменационной. Он рвался вне очереди. Но, понимая его состояние, очередники безропотно пропустили Дуба к его Голгофе.
Борис Ипполитович решил, что настал час испить горячего чайку. На этот случай он достал свой любимый тонкостенный стакан в серебряном подстаканнике, хранившийся в преподавательском шкафу. Наполнил из китайского термоса чаем, заваренным по особому рецепту супругой, и пригласил к столу очередного студента.
Туз или Женька Метлицкий, тяжело выдохнув, протянул руку к разложенным на столе билетам, повернутыми лицевой стороной к столешнице.
Женька нервничал. И было отчего: он рисковал. На подготовку не было никакого времени, потому что подобралась компания игроков, готовых играть долго и по-крупному. Женька дважды выигрывал, рискуя проиграться в пух и прах, увеличивал ставку. Ему это позволяли. Потом, неожиданно, Женька продулся до, как говорится, трусов. Просил о возможности отыграться.
Просил в долг.
Компания оказалась очень строгих правил и ничего подобного Женьке не позволила.
Женька понял, что напоролся на профессионалов.
Женька нервно стучал костяшками пальцев по столу, никак не решаясь, на какой же из множества бумажек остановиться. Собственно говоря, ему было абсолютно безразлично, что вытянет рука: все равно он не знал ответов ни на один из билетов. Все они были для него на одно лицо... И веером раскинутые на столе, они напоминали ему карточную ситуацию, где судьба прятала свое лицо в маленьких картонках...
Наконец, решившись, резко вытащил, бегло прочитал, понял, что полоса невезения продолжается...
— Профессор, можно, еще? — Женька был в отчаяньи. Борис Ипполитович был сегодня более чем снисходителен в своей небрежной доброте:
— Пожалуйста.
Женька закрыл глаза и призвал на помощь всех святых.
То, как он тащил билет, повернувшись спиной к Борису Ипполитовичу, профессора заинтриговало. Борис Ипполитович, глотнув из стакана чай, подошел поближе к медитирующему струденту.
В глазах Женьки загорелись искорки погасшего уже было азарта:
— Еще! — попросил он профессора.
Борис Ипполитович чувствовал себя втянутым в какую-то игру, правила которой были ему неизвестны, но очень заинтриговали:
— Бери!
Женька вытянул третью карту, то бишь экзаменационный билет.
— Себе! — коротко бросил он профессору, почему-то почуяв в нем собрата по увлечению.
Борис Ипполитович собрался было исполнить команду, как вдруг резко опомнился и остановил свою руку на полпути:
— Что значит — себе?
Борис Ипполитович позволил себе немного возмутиться.
— Ой, простите, профессор!