— Она готовится стать матерью! — стояла насмерть Марья Леонардовна.
— А я готовлюсь стать отцом...— с удовольствием засмеявшись собственной шутке, Верзила весело отвернулся в окошко.
— Да что вы ерунду порете! — покраснев, пыталась урезонить хама Марья Леонардовна, актриса местного драматического театра, труппа которого только что начала репетиции новой постановки «Шторм» Биль-Белоцерков-ского. Марья Леонардовна там неожиданно для себя, а главное для товарок по старушечьему амплуа, получила роль старой матери, которую матросики-анархисты за что-то там бросают в бушующее море. Она попыталась вспомнить какую-либо реплику из текста Громиловой, репетировавшей роль Женщины-Комиссара, но так и не вспомнила, услыхав за своей спиной некоторый шумок среди пассажиров и чей-то возглас: «А вот как раз и инвалид!», решительно, словно сама была в эту минуту Комиссаром среди невоспитанных и гражданской войной развращенных матросиков, сказала:
— А!.. Инвалид! Что вы теперь скажете?..
К сиденью наощупь продвигался Шурик в черных очках. Он так хотел хоть чем-то досадить этому потерявшему всякий стыд Верзиле, что не отказал себе в удовольствии крутануть того за ухо, словно нашкодившего младшеклассника.
Никак на эту экзекуцию не отреагировав, Верзила с готовностью водрузил авоську с бутылками к себе на колени, подвинулся и сказал:
— А... Закон — есть закон!..
Благородная минута. Благодарная минута. Герой, рыцарь снимает маску.
— Пожалуйста, садитесь,— Шурик был гениально хорош и даже очень красив в этом своем поступке, в общем-то свойственном каждому молодому человеку, воспитанному в непоказном благородстве.
— Большое спасибо,— сказала будущая мама, но исполнить предложенное Шуриком не решилась...
Сообразив, что его надули, Верзила прорычал:
— Ах, так ты — зрячий? Сейчас будешь слепым!.. ...Автобус понесло юзом. То ли тормоза скрипели, то ли чьи-то косточки. В раскрытое окно вылетел учебник, принадлежавший даже не Шурику, а институтской библиотеке, что обидно вдвойне. За ним следом — измятая серая кепка Верзилы.
Автобус несло-несло юзом и занесло, конечно же, в отделение милиции номер пятьдесят семь, вот уже четвертый год завоевывавшее переходящее Красное знамя в социалистическом соревновании среди таких же отделений милиции славного города Энска.
* * *
В отличие от порочной практики долгого судебного разбирательства, волокиты с вызовом и с неявкой свидетелей, оформлением разного рода официальных бумаг, в ситуации с нашим героем все оказалось значительно проще, естественнее: суд состоялся скорый, но правый.
И свидетелей оказалось достаточно: никто не увиливал, не уклонялся, все были искренне возмущены случившимся и жаждущими возмездия. Да и факты, как говорится, были налицо, или точнее, на лице у пострадавшего Шурика. А нарушитель общественного порядка и морали не мог скрыть перед лицом правосудия своего истинного лица хулигана и дебошира.
...Наказание было под стать преступлению: пятнадцать суток пребывания под стражей, то есть в городской тюрьме краткосрочного заключения, с соответствующим объемом исправительных работ на различных объектах народного хозяйства, где на данный момент потребуются свободные рабочие руки.
...«Утро начинается с рассвета»,— так пелось в одной замечательной старой песне. С Ноевых времен ничего не изменилось в этой традициии; всякое утро бывало хуже или лучше предыдущего, но всегда несло в себе некую новизну жизни.
Накануне вечером в краткосрочное исправительное заведение города Энска поступали запросы на предоставление бесплатной рабочей силы. Назывались они нарядами, что придавало существованию городской тюрьмы некоторую плановость в своей жизнедеятельности. А рабсила была в этих стенах достаточно постоянно. Силенка просто играла в мускулах разного рода элементов, проводивших «краткосрочный отпуск» кто но причине семейных склок и неурядиц, кто по причине вынужденной «завязки» в страстной тяге к «зеленому змию», кто по причине постоянных поисков романтических «туманов и запахов тайги».
Выходя нестройными рядами из здания ночлежки, то бишь тюремного общежития, хулиганы, алкоголики и прочие тунеядцы сладко потягивались после спокойного сна и полушутя поигрывали застоявшимися от безделья мускулами да похрустывали затекшими косточками..
Глядя на своих постоянных обитателей и новеньких подопечных имевших перспективу также стать постоянными, капитан милиции Суворов Василий Александрович никак не мог отделаться от назойливой, словно августовская муха, мысли, что на этом своем служебном месте он, бывший оперативный работник милиции, с отличной боевой выучкой и наградами безнадежно застрял.
Застрял всерьез и надолго, надо полагать? И уж как ни мечтала его законная супруга Нина Николае вна, как ни жаждала она, чтобы ее муж сменил, наконец, свою собачью розыскную работу оперативника:
— Эти постоянные твои ночные отлучки! Эти заполошные вскрики «Стоять!» во сне. Эти словечки и обороты из жаргона воровской «малины»!.. Да и просто до смешного маленькая зарплата!..
Как ни пилила она, вынуждая сменить все это на более спокойную должность, но и сама не ждала, что мужа назначат «Главвертухаем» в пятнадцатисуточную тюрьму...
Да ежели хотя б тюрьмой настоящей была эта обыкновенная ночлежка с трехразовым бесплатным питанием и просто «отеческой заботой» к этому отребью со стороны капитана милиции Суворова Василия Александровича...
Именно за это «отеческое беспокойство» и прозвали, должно быть, в среде постоянных обитателей городского краткосрочного «карантина» для отдельных несознательных элементов общества капитана Суворова Василия Александровича «Суровым». Хотя и фамилия капитана, и его достойные родители еще в детстве мечтали видеть в своем чаде нечто совершенно иное, более созвучное имени его выдающегося однофамильца!..
... Как всегда капитан милиции Суворов начинал свое рабочее время с развода, а точнее, с разгона по рабочим участкам города своих «ненаглядных» — производное от идиомы: «Глаза б мои на вас не глядели». Нарядов от предприятий и учреждений на сегодня было негусто: оно и понятно — начало лета, до конца квартала еще достаточно долго, авралов не предвидится, пока еще есть только раскачка. А «отдыхающих дармоедов» собралось за ночь порядочно.
— Ну что, граждане алкоголики? Хулиганы-тунеядцы... Кто хочет сегодня поработать?
«Ни ветерка, ни дуновенья...» не ощущалось в строю молчаливых «агнцев». Не то что никто даже не почесался на призыв, ставший обычным «Здрасьте» в устах капитана Суворова Василия Александровича, но даже мускул не дрогнул во всем строю из двадцати пяти вышеназванных «произведений городской культуры».
Василий Александрович иной реакции и не ждал.
Не поднимая на строй глаз, он продолжал:
— На сегодня — наряды: песчаный карьер — два человека-Народ безмолствовал.
«Да,— подумал капитан,— правы были товарищ Карл Маркс с товарищем Фридрихом Энгельсом, когда утверждали, что обезьяна обязана своим переходом в, так сказать, человеческое состояние труду... Видно, не все обезьяны оказались порядочными... Без труда, так сказать, влезли в человеческую шкуру...»
И еще громче повторил:
— Карьер! Песчаный! Два человека!.. Наконец из строя послышалось чье-то невнятное:
— Огласите весь список, пожалуйста...
Капитан Суворов стал бегло оглашать все наряды:
— Песчаный карьер — два человека, уборка улиц — три человека, мясокомбинат...
Даже не вздохнув для начала, даже не подумав, весь строй, как один, четко сделал шаг вперед.
— Мясокомбинат на сегодня наряды не прислал. Строй шарахнулся на шаг назад.
— Есть наряды на строительство жилого дома, цементный завод...
Чтобы объяснить сказанное чуть ниже Верзилой, необходимо понять, что краткосрочный «карантин» для него был не в новинку. Однажды по глупости: по заявлению дуры-жены, Верзиле довелось здесь отдуваться. Правда, это было четыре года назад, и было что вспомнить: местный ликеро-водочный комбинат не справлялся со срочным заказом на поставку в торговлю горячительных напитков по случаю грядущих всенародных выборов то ли Верховный Совет страны, то ли в местные депутатские власти.